при мысли о том, что в такую минуту я буду одна среди мужчин, что мне не окажет помощи женщина. Ты чувствуешь, я вся дрожу? Ты видишь, что на моем лбу выступил пот, — клянусь тебе, это не от страха, что мне, быть может, придется умереть. Я подчиняюсь закону природы, как и всякая другая женщина, но мне страшна мысль, что ко мне будут прикасаться мужские руки в то время, когда наиболее уместна женская помощь.
При этих словах слезы выступили на глазах у Лоры, и она судорожно зарыдала.
Лейхтвейс сильно испугался, когда увидел, в каком состоянии находится его жена. Он знал, что если не удастся успокоить ее, то жизни ее действительно будет угрожать опасность. Но что же было делать? Положение было крайне затруднительное.
Чтобы привести кого-нибудь к Лоре, надо было указать этому лицу местонахождение пещеры и, таким образом, открыть тайну, в которую до этого времени были посвящены он сам, Лора да товарищ его Рорбек. Что же ожидало бы их в будущем, если бы тайна эта была открыта и если бы им пришлось покинуть пещеру? Куда мог бы он скрыться тогда с Лорой? И можно ли было бы тогда жить так спокойно, как теперь, не опасаясь преследователей? Ведь и без того полиция постоянно преследовала по пятам его и Рорбека, так как за их поимку была назначена крупная награда. И все же, глядя на Лору, храбро боровшуюся с приступами болей, Лейхтвейс сознавал, что речь шла о ее жизни, он понимал, что колебаниям здесь нет места и что нужно во что бы то ни стало привести повивальную бабку.
— Я знаю, что тебя смущает, — слабым голосом проговорила Лора, — и умоляю тебя, не подвергай себя опасности из-за меня. Да свершится Божья воля. Предоставь меня самой природе, она поможет мне, а если мне суждено умереть, то я умру в то радостное мгновение, когда в первый раз услышу крик ребенка, твоего ребенка, мой Гейнц. И во имя этого ребенка я умоляю тебя об одном.
Лейхтвейс глухо зарыдал.
— Говори! — воскликнул он. — Клянусь тебе, что исполню все, что ты пожелаешь.
Он наклонился к ней, и она начала гладить его темные кудри.
— Обещай мне, Гейнц, — шепотом произнесла она, — что после моей смерти ты откажешься от разбойничьей жизни и сделаешься честным человеком ради нашего будущего ребенка.
— Ненаглядная моя Лора! — в отчаянии воскликнул Лейхтвейс. — Не говори о смерти. Если умрешь ты, то умру и я. Ты последовала за мной сюда в пещеру и отказалась от всего, так и я последую за тобой в могилу. Меня будет утешать при этом мысль, что даже в могиле мы будем вместе, как всегда.
— Господь не пожелает моей смерти, — снова заговорила Лора, — но каждая женщина, когда приближается этот роковой час, обязана думать о том, что ей, быть может, придется умереть. От всего этого, чем я когда-то обладала, у меня осталась одна только твоя любовь. Поэтому я в нескольких словах могу изложить свое завещание: откажись от разбойничьей жизни, Гейнц. Когда твоей жены Лоры не будет более в живых, сделайся честным человеком и дай нашему ребенку высоконравственное воспитание.
— Последнее так или иначе будет исполнено, — ответил Лейхтвейс, — я уже обещал тебе это и сдержу свое слово. Когда родится наш ребенок, мы расстанемся с ним и я передам его на воспитание хорошим людям. А теперь, Лора, поцелуй меня, обними меня еще раз, я должен уйти. Но, с Божьей помощью, я через час вернусь и приведу с собой женщину, которая окажет необходимую помощь.
Лора на это ничего не ответила, так как новые приступы боли довели ее до потери сознания. Но она ни разу не вскрикнула. Стиснув зубы, она героически переносила боль, так как не хотела пугать и расстраивать мужа.
Когда боль немного утихла, Лора пожала Лейхтвейсу руку и сказала:
— Иди, и да хранит тебя Господь. Но я прошу тебя, не оставляй меня надолго. Если мне придется умереть, то я в свой последний час хотела бы видеть тебя около себя. Дорогой мой Гейнц, возвращайся скорей.
Лейхтвейс взял ружье, надел шляпу и вышел из пещеры. Окольными путями он, как только мог быстро, направился к Висбадену.
Стояла дивная лунная ночь, настолько светлая, что появление Лейхтвейса на улицах города было сопряжено с большим риском для него.
Вскоре он дошел до Висбадена и направился в один из глухих переулков. Тут он остановился перед одноэтажным домиком, дверь которого была наглухо заперта. Оглянувшись еще раз по сторонам, он открыл дверь при помощи отмычки и вошел в дом. Неслышными шагами поднялся он по маленькой лестнице и в верхнем этаже открыл дверь одной из комнат.
В этой комнате спала на постели какая-то женщина, уже немолодая, по-видимому, высокого роста. Лицо ее носило отпечаток былой красоты. Это была самая опытная повивальная бабка во всем Висбадене. В случае надобности Наталию Высоцкую — так звали эту женщину — приглашали в лучшие дома города.
При всем этом Высоцкая, в сущности, не возбуждала к себе доверия. Она жила одна-одинешенька в своем маленьком домике, купленном ею за наличные деньги за несколько лет до того, когда она впервые появилась в Висбадене. Знакомства она ни с кем не поддерживала, говорила очень мало и относилась одинаково недружелюбно ко всем людям. К этой-то таинственной женщине и пришел Лейхтвейс, хорошо знавший, что она отлично понимает свое дело и никогда не теряется в самых трудных случаях своей профессии. Он решил привести к Лоре именно эту женщину.
Неслышными шагами подошел он к постели. Но едва только он наклонился к спящей и прикоснулся рукой к ее плечу, как та встрепенулась и хрипло вскрикнула:
— Не убивай меня!
Глаза ее еще были закрыты, так что Лейхтвейс понял, что она еще находится под влиянием какого-то ужасного сновидения.
— Отраву приготовила не я, — хрипела Высоцкая. — Я сделала это по его приказанию.
«Какой ужасный сон, — подумал Лейхтвейс, — но, быть может, это не сон, а терзания преступной совести, которая не может отделаться от былых воспоминаний».
Тут Высоцкая открыла глаза. Увидев Лейхтвейса, она вздрогнула, но вздохнула с облегчением. Казалось, она была более рада видеть перед собой знаменитого разбойника, чем того, кто ей снился.
— Не бойтесь, — произнес Лейхтвейс, — я явился к вам не с целью обидеть или ограбить вас, напротив, вы можете заработать хорошие деньги, если исполните то, о чем я вас буду просить. Знаете ли вы, кто я такой?
— Вы разбойник Лейхтвейс, — ответила Высоцкая. — Я видела ваш портрет. Что вам нужно от меня?
— Ничего такого, что противоречило бы закону и чести. Вставайте и одевайтесь — каждая минута дорога.
Он отошел к окну и отвернулся. Высоцкая встала и наскоро оделась.
— Я готова, — сказала она наконец.
— Возьмите вашу сумку, — сказал Лейхтвейс, — и захватите с собой все необходимые инструменты. Я поведу вас к женщине, которая нуждается в вашей помощи.
Высоцкая ничего не ответила, а собрала все необходимые ей принадлежности и вместе с Лейхтвейсом вышла из дома, дверь которого тщательно заперла за собой.
Быстро прошли они по улицам и лишь за пределами города пошли немного тише. Они не говорили ни слова, так как каждый из них был слишком занят своими мыслями. Лейхтвейс все время сильно волновался, думая о Лоре и о муках, которые ей приходилось испытывать. Он надеялся, что с Божьей помощью придет еще вовремя. Ему все казалось, что он слышит, как она жалобно зовет его, и сердце его тоскливо сжималось от страха.
— Скорей! — кричал он своей спутнице. — Я вознагражу вас по-королевски, если мы придем еще вовремя.
Они дошли до Нероберга. Перед ними расстилался лес. Буря срывала последние листья с деревьев. Лейхтвейс остановился и вынул из кармана черный платок.
— Я должен завязать вам глаза, — обратился он к Высоцкой, — так как вы не должны видеть, куда я вас веду. Бояться вам нечего, никто вас не тронет, скорей я пожертвую своей жизнью, чем дам обидеть вас.
Высоцкая взяла у него платок из рук и сама завязала себе глаза так крепко, что ничего не могла видеть. Лейхтвейс взял ее за руку и повел дальше, но не обычным, а окольным путем.
Наконец они добрались до входа в пещеру. Из глубины не было слышно ни малейшего звука. Он прислушался, но ничего не услышал.
— Лора! — крикнул он дрожащим голосом. — Я здесь, моя Лора! Я привел к тебе женщину, которая окажет тебе помощь.
Ответа не было. Лейхтвейс глухо застонал и поспешно спустился вниз. Потом он помог сойти и Высоцкой. Когда они добрались до низа, Лейхтвейс снял повязку с глаз Высоцкой. Потом он схватил ее за руку и потащил к ложу Лоры. Здесь он услышал нежный писк, такой странный и своеобразный, что невольно отшатнулся и задрожал всем телом.
— Ребенок! — воскликнул он. — Клянусь Богом, это ребенок — мой ребенок!
Он выпустил руку Высоцкой и подскочил к ложу Лоры. Да, он не ошибся — там лежал крошечный ребенок, голенький, беспомощный. Он лежал в мягком мху, куда, правда, не доходили лучи солнца, но где ему не могли повредить никакие бури и непогоды. Это была девочка.
Лейхтвейс остановился как вкопанный. Но вдруг слезы брызнули у него из глаз, и, вне себя от волнения, он наклонился к крошечному созданьицу.
— Мой ребенок! — воскликнул он. — Боже! Ты не совсем еще отверг меня. Ты не слишком строго взыскиваешь с меня за мои грехи, если даровал мне такое счастье, если Ты удостоил меня принять из рук Твоих самый драгоценный дар, которым удостаиваешь смертных людей. — И он снова зарыдал.
Теперь только он увидел ту, которая доставила ему столь великую радость. Он страшно испугался, когда заметил, что она лежит с закрытыми глазами, бледная как смерть. По-видимому, страдания и беспомощное состояние, в котором она находилась во время родов, обессилили ее, и она лишилась чувств в ту самую минуту, когда даровала жизнь ребенку.
— Здесь времени терять нельзя, — сказала Высоцкая. — Приготовьте скорей теплой воды, чтобы выкупать ребенка, а я тем временем приведу в чувство вашу жену.
— Лора, ненаглядная моя Лора, проснись! — в страшном возбуждении кричал Лейхтвейс. — Я здесь, и ребенок твой жив. Он жив, проснись и ты, моя Лора, чтобы вместе со мной порадоваться нашему счастью.
Но Высоцкая еще раз приказала ему отправиться за водой.
Он отошел к очагу, развел огонь и начал кипятить воду. Он вел себя при этом как неразумное дитя: то он изо всех сил раздувал пламя, то подбегал к Лоре, чтобы посмотреть, не открыла ли она уже глаза, то засыпал Высоцкую вопросами, пока та наконец не вышла из себя и крикнула:
— Поразительно, как в такие минуты все вы мужчины одинаковы! Даже такого человека, как вы, может заставить потерять самообладание такое слабое, крошечное создание.
Наконец Лора пришла в себя. Она открыла глаза и в изумлении осмотрелась кругом.
