стекла. Загорелое лицо моряка было щедро покрыто шрамами. Вообще же меня к нему сразу расположило то, что он большей частью молчал, пил умеренно, ел с волчьим аппетитом, никуда не влезал и только время от времени усмехался загадочной улыбкой.
Лицо третьего мужчины было мне знакомо уже давно, но кто это такой, я так и не сообразила, пока не услышала его имя, которое он произнес со снисходительной ленцой и затаенным торжеством. Тут я только вспомнила Макса Бертольдова, героя местного телевидения, ведущего одной из молодежных программ, а по совместительству — спортсмена-экстремала. Личность в Тарасове легендарная. Все время он откуда-то прыгал, падал, куда-то нырял, где-то горел, гонял на машине без тормозов, без сидений и, по-моему, даже без колес. В общем, это был не мужчина, а воплощенная крутизна.
Статус человека-легенды позволял Максу пренебрегать нормами приличий. В гости он явился в сером свитере до колен, старых джинсах и стоптанных кроссовках. Усат, бородат и нечесан, он за столом ел только самое вкусное, мало обращая внимание на окружающих.
Он пришел к Каваловым не один — с ним была подруга, высокая, загадочная девушка с бледным лицом и платиновыми волосами до плеч. Ее звали Региной, и она была художницей. В отличие от своего спутника, девушка почти не притронулась к еде, но пила наравне с мужчинами и курила одну сигарету за другой. За столом она молчала и только посматривала вокруг трагическими черными глазами.
Как я поняла, в семье Каваловых праздник означал прежде всего стол. Пока все основательно не наелись и не выпили хорошенько, торжество не могло считаться состоявшимся. Пришлось пустить в ход всю свою изворотливость, чтобы не пасть жертвой щедрого хлебосольства.
Правда, уже после первых тостов языки развязались, и мужчины попытались овладеть моим вниманием. Не все — моряк Пашков только молча улыбался в мою сторону. Зато экстремал Макс, разрумянившись от выпитой водки, громогласно вещал, как он недавно сигал с волжского моста то ли с аквалангом, то ли с парашютом — я не очень внимательно слушала. Кавалов, в свою очередь, пытался связать его рассказ со своей административной деятельностью на телевидении, упрекая Макса за партизанщину. Я не поняла сути его претензий — это было что-то сугубо профессиональное, сдобренное мужским самолюбием.
Меня разочаровало отсутствие Адама Станиславовича. Без него терялся весь смысл моего присутствия здесь. Меня нисколько не волновали проблемы телевидения и бородатые экстремалы. А насчет ювелирного дела и, в частности, магазина «Страз» никто не обмолвился даже словом.
Кажется, Эдита Станиславовна тоже волновалась, хотя старалась не показывать вида. Несколько раз она посматривала на телефонный аппарат, стоявший в углу на специальном столике, но, по-моему, никак не могла решиться позвонить. Ее, наверное, сдерживало присутствие мужа.
Но делать было нечего. Не могла же я просто встать и откланяться. Тем более что вечер все равно был потерян. Я решила подождать — вдруг Адам Станиславович все-таки явится попозже.
Пиршество в основном завершилось, мужчины предложили Эдите Станиславовне не торопиться с тортом, выпили еще по одной и закурили. Бородатый Макс попросил вдруг гитару и, глядя на меня безумно-отчаянными глазами, хрипло спел какую-то мужественную песню. После его вокала я вспомнила песенку про девчонку с почти ностальгической теплотой.
Как ни странно, морской волк Пашков тоже спел — к моему удивлению, не о море, а о тундре, о сторожевых собаках и вертухаях. Не люблю блатных песен, но эта удивительно подходила к обветренному, покрытому шрамами лицу Пашкова. Она с ним органично сочеталась. Хотя минуту назад я даже в мыслях не держала ничего похожего. Тяга моряка к блатной романтике была настоящим открытием для меня. Во всяком случае, я была заинтригована.
Но, спев одну песню, Пашков этим удовлетворился и вернулся к праздничному столу, чтобы подкрепиться. Его крепкие челюсти опять занялись пережевыванием пищи, и никаких комментариев к песне не последовало.
Мне захотелось расспросить Эдиту Станиславовну об этом странном человеке, да заодно уточнить, появится ли наконец ее брат, но она как раз отлучилась на кухню, уведя с собой окутанную сигаретным дымом Регину. Безумный Макс, видимо, почувствовал мою холодность и нехотя поплелся вслед за подругой.
Я попала в распоряжение хозяина дома, который со значительным видом предложил мне продегустировать какой-то уникальный армянский коньяк, который ему достали по великому блату.
— Все, что вы видите на полках специализированных магазинов, дорогая, — авторитетно сообщил он, — не более чем вульгарная подделка. Достать настоящий коньяк — еще большая проблема, чем двадцать лет назад! Кроме знакомств нужно иметь настоящее чутье. Оно у меня есть! Убедитесь сами!
Меня не слишком волнует выпивка и все, что с ней связано, но, чтобы не огорчать хозяина, пришлось пригубить его уникального напитка и изобразить восхищение.
— Недурно, да? — самодовольно улыбнулся Кавалов и положил в рот ломтик лимона.
Полагая, что сеанс дегустации окончен, я поставила на стол рюмку, но Виктор Алексеевич тут же сказал:
— Почему вы не берете лимон? Это отличные лимоны!
Будто я сомневалась в качестве его лимонов!
— Спасибо, не хочется, — кротко сказала я.
— Вы не любите лимонов? — поразился Кавалов. — Это глубочайшая ошибка. Лимоны очищают организм. Я непременно съедаю один лимон в день, — строго добавил он, глядя мне прямо в глаза. — Вы серьезно не любите лимонов?
— Не замечала за собой такого пристрастия, — скромно ответила я. — Предпочитаю кофе.
Кавалов осуждающе покачал головой.
— Кофе разрушает организм! — категорически заявил он. — Портит кожу, изнашивает сосуды и губит печень. Рекомендую вам отказаться от этой бессмысленной привычки. Правда, мы, работники телевидения, тоже иной раз подстегиваем себя кофе. Но я лично разрешаю себе не более чашки в день, и непременно из своих собственных запасов. То, что продается в магазинах, — просто отрава! Мне кофе привозит мой кузен Игорь Николаевич, из-за рубежа, подлинный, в зернах!
— Игорь Николаевич ходит в дальние плавания? — поинтересовалась я, радуясь возможности перевести разговор на другие рельсы. — Он на военном или на торговом флоте?
— Он коммерсант, — улыбнулся Кавалов. — Плавает под разными флагами. Сейчас это реально. Команда нанимается на службу какой-нибудь компании и бороздит океан… Если компания солидная, иногда это даже выгодно. Но бывает, что все лопается и наши коммерсанты остаются с носом… А иногда груз арестовывают в каком-нибудь порту, и все как бы повисает, правда, Игорь? Расскажи, как вы два месяца торчали в Лаосе! Представляете ситуацию? — с довольным смехом обратился он ко мне. — Жрать нечего, денег нет, моему бедному братцу приходилось питаться корабельными крысами! То-то он старается сейчас отъесться!
Пашков посмотрел в сторону брата, прищурив глаз, и продолжал невозмутимо жевать. Только вытерев наконец рот салфеткой, он спокойно заметил:
— Ты все перепутал. Мы ели не крыс, а летучих мышей. У них мясо нежное, но они так отвратительно пищат, когда перекусываешь им горло!
Кавалов брезгливо поморщился.
— Фу, какая мерзость! Оставил бы ты при себе эти подробности! Все-таки ты не в кубрике или на этом, как его, камбузе! Здесь женщины!
— Не я начал, — заметил Пашков, мрачновато усмехаясь.
Мне показалось, что между братьями растет некое невидимое напряжение, готовое вот-вот дать искру. Эдита Станиславовна принимала желаемое за действительное, когда называла свою компанию симпатичной. Похоже, у ее супруга натянутые отношения существовали не только с Адамом Станиславовичем, но и вообще со всеми, кто попадал в его поле зрения. В этом не было ничего удивительного — судя по всему, Виктор Алексеевич относился к тому типу людей, который социальные психологи именуют претензионистами. Ему постоянно требовалось доказывать собственную исключительность, а для этого приходилось выставлять окружающих дураками. Надо сказать, он здорово поднаторел в этом занятии, но даже дураки с предубеждением относятся к подобному таланту.
К счастью, меня выручила наконец сама хозяйка. Она вернулась в общество и тут же увела меня с
