обижать своих друзей.
Кряжимский тяжело вздохнул, но промолчал.
— Поэтому не оправдывайся, — сказала я Ромке, — а давай-ка объясняй, что здесь такое изображено. Без твоей помощи нам с Сергеем Ивановичем вряд ли удастся разобраться.
— Значит, так, — сказал он с видом экскурсовода в Третьяковке. — На первом плане — фигура сидящего человека. Я сколько ни рассматривал картину, не мог понять, что за странная у него поза: ноги согнуты так, словно сидит на лавке или пеньке, но на картине ясно видно, что сидит он на ровной земле, на траве. Рядом с ним, чуть правее, лежат два человека, спят, правда, позы у них тоже неестественные. Руки у человека слишком уж длинные. Вернее, рука. Видно только левую. Она опущена вниз, кисть лежит на земле и вывернута очень странным образом. Человек сидит у обрыва, судя по масштабу изображения — очень высокого, но там масштаб вообще нигде не соблюден, поэтому обрыв может быть и маленький. Внизу под обрывом протекает какая-то речка. Не сказать, что широкая, так себе. Чуть дальше по течению, только не понятно — вверх или вниз, она разделяется на два рукава. Между ними остров с высокими скалами, хотя и ниже обрыва, на котором сидит человек. У острова нарисован корабль с веслами. На верхушке скалы — хижина. Все это в миниатюре, очень мелко. Ну, вот, собственно, и все… Ах да, наверху, в центре нарисована какая-то птица, то ли орел, то ли еще кто, я плохо птиц знаю…
— И это все? — спросила я удивленно. — Какие же сведения о кладе можно отсюда почерпнуть?
Кряжимский почесал себе затылок.
— Отсюда, пожалуй, никаких, — сказал он, показывая на Ромкин эскиз. — Но, боюсь, наш юный друг слишком поторопился и кое-что из важных деталей упустил.
Ромка посмотрел на него обиженно.
— Ну, вот здесь, например, — показал Кряжимский на пустое поле внизу, под фигурой сидящего на земле человека. — Здесь на картине что нарисовано?
Ромка сморщил лоб. Минуту помолчал, а мы ему не мешали вспоминать.
— Здесь что-то есть на картине, — сказал он смущенно. — Кусты нарисованы или трава. Не помню. Помню только, странные какие-то, и еще в рамочку обведены, которая касается руки вот этого самого человека.
Сергей Иванович поднял палец.
— Давайте-ка просто отметим для себя этот момент, обсуждать его пока не будем и пойдем дальше, — сказал он. — А вот здесь что?
Он показал на белое пятно в правом верхнем углу картины.
— А там и нет ничего, — уверенно сказал Ромка. — Это я совершенно точно помню. Там закорючка какая-то стоит, и все, остальное — чисто.
— Вот вам и второй момент, — заявил Сергей Иванович. — Совершенно ясно, что…
Он вдруг прервал себя и обратился с новым вопросом к Ромке:
— Рома, только честно… На той копии ты закорючку эту нарисовал?
— Нет, — покачал головой Ромка и покраснел. — Я подумал, что она только мешает, грязь создает. Я вообще думал, что ее кто-то нечаянно…
— Подожди, — перебил Кряжимский. — А вот эти кусты, в рамочке, ты как рисовал на копии?
Ромка стал совсем пунцовый.
— Ну, как… — пробормотал он. — Так, чтобы на кусты похожи были…
— То есть ты их один к одному, как говорится, не вырисовывал? — спросил Кряжимский. — Даже когда Фомин тебя заставил исправлять копию?
— Я голову перерисовывал, — проворчал Ромка. — И ноги с этой вот длинной рукой…
Кряжимский довольно засмеялся.
— Не оправдывайся! — воскликнул он. — Может быть, с точки зрения художника ты поступил и неправильно, непрофессионально, но с точки зрения кладоискателя, который хочет запутать конкурента, ты сделал совершенно верно. И теперь мы можем спокойно отправляться по домам и дожидаться завтрашнего дня, когда откроется музей и ты принесешь нам настоящую картину, которую мы тщательно и рассмотрим. А тогда уже решим, есть ли на ней какие-нибудь указания насчет клада и стоит ли нам тратить на его поиски время.
Мы с Ромкой согласились на это предложение без всяких возражений. Обсуждение, как оказалось, затянулось, и мы порядком устали.
Договорившись наутро встретиться у музея за десять минут до начала рабочего дня, мы разошлись. Я, конечно, уступила Ромкиным просьбам и разрешила ему переночевать у себя, благо квартира у меня позволяет это сделать без всякого неудобства для меня.
Глава 2
Я очень боялась, что капитан Барулин установит какой-нибудь пост в музейном подвале и у Ромки возникнут неприятности, когда он будет выносить картину из музея. Мы заранее обсудили, как он это сделает.
К моему удивлению, это не составило особой сложности. Картина была невелика, по Ромкиным словам, примерно 35 на 25 сантиметров — как чуть позже выяснилось, он ненамного ошибся. Ее легко можно было скатать в трубочку и сунуть в карман.
Сергей Иванович, с которым мы встретились около музея, высмеял мои страхи по поводу охраны подвала и уверенно заявил, что никакой охраны возле подвала не будет, Барулин, мол, в лучшем случае поставит только наблюдателя на входе в музей, да и то он, Кряжимский, никакого смысла в этом не видит.
Но нам с ним, на всякий случай, следует подальше держаться от музея, пусть Ромка сходит туда один. Если его станут спрашивать, зачем он пришел, ведь без Фомина все равно никакой работы не будет, Ромка должен сказать, что он оставил в подвале что-нибудь из личных вещей, например рабочую одежду, халат там, джинсы, рубашку, да все равно что. Ему непременно разрешат все это забрать.
Я не согласилась с Кряжимским. Если Ромка так скажет, а потом уйдет из музея без свертка, это может вызвать подозрение или, по крайней мере, недоумение. Пусть он лучше скажет, что забыл в подвале свое редакционное удостоверение внештатника. А сам принесет его в кармане и при выходе — покажет, нашел, мол. Тогда на это вообще никто не обратит внимания. А если обратит и сообщит при случае капитану Барулину, тот ничего не заподозрит, Ромкин визит за удостоверением только объяснит, почему он вчера оказался без документов.
Все прошло на редкость гладко. Мы с Кряжимским сидели в открытом кафе напротив музея и наблюдали за входом, поджидая Ромку. Признаюсь, я немного волновалась за него, несмотря на бодрое настроение Кряжимского.
Правда, меня постоянно преследовало ощущение, что за нами кто-то наблюдает. Я даже украдкой оглядывалась по сторонам, но ничего подозрительного не заметила и списала свою подозрительность на свое слишком развитое воображение.
Несмотря на мои опасения, ничего не случилось. Ромка появился в дверях музея, воровато оглянулся («Вот идиот! — подумала я. — Как нарочно, внимание к себе привлекает!») и прямо через дорогу направился к нам. Правый карман его широких брюк заметно оттопыривался.
— Роман! — сказала я, когда он подошел к столику и сел напротив нас. — Ты знаешь, что такое провоцирующее поведение?
— Оля, Оля! — предостерегающе сказал Сергей Иванович. — Не время выяснять отношения.
— Сергей Иванович! — возмутилась я. — Так он же сейчас картину из кармана прямо здесь вытащит и начнет рассматривать!
Ромка покраснел, видно, я угадала — именно это он и намеревался сделать.
— А что прятаться-то? — сказал он. — Все равно она никому в музее не нужна.
— Если верить Сергею Ивановичу, — сказала я, — то из-за этого куска картона убили человека. Вот тебе и никому не нужна. У тебя есть уверенность, что сейчас за тобой не наблюдает тот, кто убил
