должен был состояться семейный совет. – Я думала, что уже не увижу тебя живым! Этот человек – этот злой гений погубил тебя, и теперь твой народ готов растерзать вас обоих! О, в чем мы провинились перед Господом?!
Совещание длилось около часа, при закрытых дверях, за которые не были допущены ни члены правительства, ни прислуга с напитками и угощениями, как это было принято на обычных заседаниях совета.
Когда распахнулись двери, ожидавшие решение короля министры увидели бледного и расстроенного, но все же державшегося с благородством и свойственным ему изяществом Людвига.
Отыскав глазами министра полиции, с деланным безразличием король сообщил ему, что в самое ближайшее время Рихард Вагнер оставит Мюнхен. «Я хочу показать моему дорогому народу, – сказал он, – что его доверие и любовь я ставлю превыше всего».
После чего, ни с кем не попрощавшись, он удалился в свои покои, где плакал несколько часов подряд, закрывая голову подушкой, чтобы никто не слышал его рыданий и не стал невольным свидетелем безысходного горя.
Потеряв сначала любовь, а затем единственного друга и учителя, Людвиг не мог уже без раздражения смотреть в лица своих подданных. Вновь светило солнце, пели птицы, в кофейнях собирались поэты, устраивались вечеринки, лотереи, заседали различные общества и клубы.
В театрах шли спектакли. Все было как всегда, только в Баварии больше не было Вагнера, без которого жизнь короля теряла свой смысл.
Глядя на беззаботно развлекавшихся и довольных собой людей, Людвиг боролся с искушением крикнуть в их пустые лица, что это из–за них Бавария утратила великого гения, способного обогатить эти серые жизни, помочь им прозреть, почувствовать цель жизни.
Но он не делал этого, понимая, что снова будет не понят. Как не понят сейчас в своем горе и одиночестве. Много раз он думал о князе Пауле Турн–Таксисе, который сумел разорвать свои цепи, для того чтобы служить прекрасному.
Людвиг завидовал князю и одновременно с тем не понимал его. Как может человек, которому самой судьбой указано управлять другими людьми, настолько забыться, чтобы бросить все на алтарь собственного тщеславия и амбиций. Нет, Людвиг не мог поступить так же. Будучи уверенным в богоизбранности, он не смел оставить своего поста, пока судьбе не будет угодно сменить его на троне и в жизни.
Иногда эта ноша казалась ему неподъемно тяжелой. Иногда он был готов бросить все на младшего брата и убраться из Баварии на поиски своего счастья.
Надеясь избавиться от мучившей его хандры, Людвиг убедил себя, что когда–нибудь, возможно, ему удастся вернуть Вагнера в Мюнхен. В ожидании друга он начал строительство замка в средневековом стиле, все стены которого должны были быть расписаны картинами из Зигфрида и Тристана, Парсифаля и Лоэнгрина.
Король снова возился с чертежами, выписывал к себе прославленных мастеров, так что со стороны могло показаться, что Его величество вполне оправился после нанесенного ему удара. На самом же деле он жестоко страдал.
Принужденный заниматься государственными делами, Людвиг сумел заставить себя приходить на советы, но велел изготовить для себя непрозрачный экран, отгородившись таким образом от заставивших его выслать Вагнера из Баварии министров. Он физически уже не мог видеть эти довольные собой, сытые бюргерские рожи, каждая из которых смеялась ему в след, строя гримасы.
Он не желал дышать одним воздухом с чиновниками, мешавшими ему делать то, что он должен был делать на этой земле, которые шли против его святой миссии, а значит, и против воли создавшего его именно таким творца. Уже за одно это следовало повесить весь совет, но Людвиг всего лишь лишил врагов возможности лицезреть Его величество.
Печальный и напряженный он садился в свое кресло и смотрел в цвета разведенного в воде молока экран, за которым угадывались лишь слабые тени ненавистных ему людей. Он отвечал на вопросы, делал необходимые распоряжения, спорил. После чего уходил, оставляя вместо себя пустое кресло и запах изысканных духов.
Так король мстил своим подданным за свое разбитое сердце.
Дама Эсклармонда
Во время обедов, на которых король по традиции должен был присутствовать, Людвиг ничего не ел, помня поговорку, что в доме врага горек хлеб. Здесь он не мог уже спрятаться за экраном, за которым можно было вообразить, что находишься на совете круглого стола во времена короля Артура или отвечаешь на вопросы инквизиции вместе с Жанной Девой.
Во время званых обедов экран заменяли огромные вазы с цветами, которые отделяли короля от его подданных. Людвиг предпочитал смотреть в чистые лица цветов, нежели в лица людей.
Особое раздражение вызывали женщины, которые, несмотря на нежелание короля видеть их, упорно лезли к нему в надежде завоевать руины его сердца.
Сразу же после разрыва с герцогиней Софией Людвиг перебрался в Хохеншвангау, изгнав оттуда всех без исключения женщин. Так как опасался еще раз подпасть под их колдовское очарование.
Однажды гуляя по парку замка и читая вслух Шиллера, Людвиг приметил сидевшую на скамейке под кустом шиповника даму, которая по невероятной прихоти судьбы оказалась настолько похожей на предавшую его Софию, что поначалу король задохнулся от переполнившей его ненависти. Он хотел уже резко развернуться и убраться в замок, пока бывшая невеста не попыталась навязать ему свое общество, но вовремя заметил свою ошибку.
Женщина, которую он увидел в парке, была женой его секретаря господина фон Пфистермайстера. Вернувшись в замок, Людвиг осведомился, где живет секретарь, и узнал, что его дом находится буквально в миле от замка. Следовательно, она могла гулять там по собственному желанию, а не быть подосланной проклятыми иллюминатами, как это уже произошло с Викторией.
Разобравшись что к чему и решив не возбуждать дела, Людвиг послал за фон Пфистермайстером, который немедленно явился к своему королю.
«Я видел лицо вашей жены», – сообщил Людвиг ничего не понимавшему секретарю.
Тот переминался с ноги на ногу, не зная, что ответить на это.
«Я видел лицо вашей жены!» – чуть было не закричал король.
Испуганный секретарь решил не раздражать лишний раз монарха, заверив его, что такое больше не повторится.
Спустя неделю он рассказал эту историю в мюнхенском кабачке «Белокрылая сорока», снискав славу замечательного рассказчика и славного парня.
Один оказавшийся там же журналист начал подпаивать незадачливого секретаря, вытягивая из него другие подробности жизни баварского короля.
Так широкой публике стал известен тот факт, что, бродя среди расписанных сценами из вагнеровских опер залов, король желает думать, что находится в замке совершенно один. Поэтому если кто–нибудь из слуг слышит его шаги или видит его самого, он должен либо немедленно убегать со всех ног, либо застыть подобно скульптуре, дабы король мог пройти мимо, как проходят мимо восковых фигур в музее.
Журналист расписал услышанное, приукрасив рассказ новыми, несуществующими подробностями.
Однако в замке короля действительно происходили странные вещи.
Приглашенные в Хохеншвангау музыканты, например, рассказывали, что иногда посреди ночи их вызывают играть для короля и его гостей. Посреди зала накрыт стол, стоят цветы и вина, музыканты садятся за специальную перегородку и играют, в то время как король общается с пустотой.
При этом те же музыканты добавляли, что они нет–нет да слышат тихие разговоры, смех, пение и звон кубков, доносившиеся из зала, но стоит им только выглянуть за отделяющую их от короля перегородку, все призрачные гости тут же исчезают.
Не однажды после посещения короля воображаемыми дамами, к которому он особенно тщательно готовился, слуги находили в спальне короля старинные веера, музыкальные инструменты и батистовые, расшитые замысловатыми вензелями платки.
Один раз напившийся до бессознательного состояния деревенский священник рассказывал в дорожном кабачке, где он остановился по пути из Мюнхена в свой родной Фюссен, будто бы однажды ворвавшийся в
