пособить было трудно».
Но особенно скверно обстояло дело со снабжением армии и с медицинским обслуживанием, что приводило к тому, что солдаты постоянно голодали, а смертность была невероятно высокой.
Интендантство, Медицинский департамент и даже благотворительные организации, призванные опекать больных, стариков, сирот, вдов, ветеранов, превратились в прибежище воров и мошенников всех мастей и оттенков.
Характерен такой случай: 1 февраля 1853 года Николаю доложили, что директор канцелярии Инвалидного фонда Комитета о раненых Политковский похитил значительно более миллиона рублей серебром. Николай был потрясен не столько размером хищения, сколько тем, что кража совершалась много лет подряд, и на балах и кутежах Политковского бывали не только многие министры и генерал-адъютанты, но и сам Л. В. Дубельт.
Председателем же этого Комитета был генерал-адъютант Ушаков, облеченный особенным доверием императора. Когда военный министр князь В. А. Долгоруков ввел Ушакова к Николаю, только что узнавшему о величайшей краже своего царствования, император протянул похолодевшую от волнения руку Ушакову и сказал: «Возьми мою руку, чувствуешь, как холодна она? Так будет холодно к тебе мое сердце».
Все члены Комитета о раненых были преданы военному суду. Негодование Николая было столь глубоко, а печаль столь безысходна, что «государь занемог от огорчения и воскликнул: «Конечно, Рылеев и его сообщники со мной не сделали бы этого!»
Повальное, безудержное казнокрадство, чудовищная канцелярская рутина, безнадежная техническая отсталость армии и флота — парусного, деревянного — были неотвратимым историческим итогом и следствием общего застоя в развитии всего хозяйства страны, рутинности ее промышленности, средневековья в сельском хозяйстве.
Катастрофический уровень экономического состояния России выявила так называемая Крымская война, начавшаяся после того, как 4 октября 1853 года с согласия и при поддержке Англии и Франции турецкий султан Абдул-Меджид объявил России войну, которая продолжалась два с половиной года, окончившись полным разгромом русской армии и флота в Крыму.
Ключевым событием войны стала героическая оборона Севастополя, продолжавшаяся 349 дней и ночей. По справедливости она считается одной из наиболее славных страниц в истории русской армии и флота.
О севастопольской обороне написаны сотни книг, в том числе такой шедевр, как «Севастопольские рассказы» участника этих событий, тогда начинающего писателя артиллерийского офицера Л. Н. Толстого, и основательная трехтомная эпопея С. Н. Сергеева-Ценского «Севастопольская страда». Поэтому нет необходимости писать об обороне Севастополя, тем более что герой этой новеллы — Николай I — в Крыму не был и непосредственного участия в Восточной войне не принимал. Но о том, как он относился ко всему происходящему, что думал и чувствовал, следует рассказать, хотя бы потому, что эти события сыграли в его жизни роковую роль и даже стали причиной его смерти.
Николай с самого начала войны пытался руководить ходом событий. Когда началась осада Севастополя, то не проходило ни дня, чтобы он не отправил главнокомандующему армией А. С. Меншикову одного-двух писем, в которых вникал во все мелочи кампании, проявляя детальное знание и людей и обстановки. Царь давал советы, как следует строить укрепления вокруг Севастополя, каким образом отбивать штурмы.
Но Николай предчувствовал бесплодность своих усилий и метался, не зная, что предпринять. Зимой 1854 года он вместе с Александрой Федоровной на время переехал в Гатчину, не желая никого видеть, и долгие часы проводил наедине с нею. Его тоска усугублялась тем, что снова — в который уж раз — императрица тяжело заболела, и врачи боялись даже за ее жизнь. Фрейлина А. Ф. Тютчева, бывшая вместе с царской четой в Гатчине, записала в дневнике 24 ноября: «Со времени болезни императрицы при мысли о возможности ее смерти несчастный император совершенно утратил бодрость духа. Он не спит и не ест. Он проводит ночи в комнате императрицы, и так как больную волнует мысль, что он тут и не отдыхает, он остается за ширмами, окружающими кровать, и ходит в одних носках, чтобы его шаги не были слышны. Нельзя не быть глубоко тронутым при виде такой чисто человеческой нежности в этой душе, столь надменной по внешности. Господь да сжалится над ним и да сохранит ему самое дорогое для него существо в ту минуту, когда у него уже все отнято». Очевидность того, что у Николая «уже все отнято», бросалась в глаза обитателям Гатчины. В тот же день Тютчева записала: «Гатчинский дворец мрачен и безмолвен. У всех вид удрученный, еле-еле смеют друг с другом разговаривать. Вид государя пронизывает сердце. За последнее время он с каждым днем становится все более и более удручен, лицо озабочено, взгляд тусклый. Его красивая и величественная фигура сгорбилась, как бы под бременем забот, тяготеющих над ним. Это дуб, сраженный вихрем, дуб, который никогда не умел гнуться и сумеет только погибнуть среди бури».
Перспективу «погибнуть среди бури» Николай оставлял не только для себя. Он, несомненно сильно любивший своих сыновей, послал двоих младших — Николая и Михаила — в действующую армию, чтобы воодушевить солдат и показать России, что он любит свою страну больше родных сыновей. К этому времени Николаю было 23 года, а Михаилу — 21. Их военное образование, как, впрочем, и общее, было закончено.
Боевое крещение Николай и Михаил получили в Севастополе. Вели они себя образцово — не кланяясь пулям и не отсиживаясь в штабах. Они бы оставались в Севастополе и дальше, но из-за тяжелой болезни матери по приказу Николая выехали в Петербург. 11 декабря братья прибыли в Гатчину. Всем, кто их видел за два месяца перед тем, когда они выезжали в действующую армию, великие князья показались повзрослевшими и посерьезневшими. Они чистосердечно рассказывали отцу и матери о своих впечатлениях и сильно приободрили императрицу. Несмотря на праздничность встречи, Александра Федоровна была недовольна, что они уехали из армии, и почти сразу же сказала: «Очень радостно увидеться, это дает нам силы для новой разлуки».
И разлука наступила вскоре же: великие князья, не дождавшись Нового года, выехали обратно в Севастополь. С ними вместе был отправлен и флигель-адъютант полковник Волков с личным письмом Николая, в котором он требовал взять Евпаторию, куда, как он опасался, может высадиться сильный вражеский десант и армия Меншикова окажется отрезанной от континентальной части империи. Меншиков поручил взятие Евпатории девятнадцатитысячному отряду генерала С. А. Хрулева. Нападение на город было произведено 5 февраля 1855 года, в 6 часов утра, а в 10 часов утра все русские орудия были подтянуты к Евпатории на 150 саженей и открыли огонь картечью, начав подготовку к штурму. Штурм вскоре начался, но был отбит, и Хрулев, узнав, что гарнизон Евпатории состоит из 40 000 человек, приказал отступать, чтобы не терять напрасно людей.
Утром 12 февраля известие о неудаче под Евпаторией пришло в Петербург. В это время Николай уже неделю как болел гриппом и получил депешу от Меншикова, лежа в постели. Точнее, он лежал не в постели, а на походной кровати, застланной тощим, старым матрацем, и укрывшись поношенной шинелью с красной генеральской подкладкой, залатанной в нескольких местах.
Николай заболел, как считали врачи, легкой формой гриппа вечером 4 февраля и до 9 февраля по совету врачей не выходил из Зимнего дворца еще и потому, что морозы в эти дни превышали 20°.
А меж тем из-под Севастополя шли известия одно хуже другого, Николай сильно нервничал и пребывал в постоянном унынии. Придворные понимали, что близящееся военное поражение заставит Николая сесть за стол переговоров в качестве побежденного. Николай стал раздражительным, несдержанным, склонным к необдуманным решениям. И одним из таких совершенно неожиданных решений стало странное желание больного императора выехать утром 9 февраля на смотр маршевых батальонов. Причем он приказал подать себе не теплую шинель, а легкий плащ и, как обычно, открытые сани. Доктор Ф. Я. Карелль сказал императору: «Ваше величество, в вашей армии нет ни одного медика, который позволил бы солдату выписаться из госпиталя в таком положении, в каком вы находитесь, и при таком морозе в 23 градуса». Наследник и слуги стали просить Николая хотя бы одеться потеплее, но он сел в сани и умчался в манеж, где было так же холодно, как и на улице. Николай пробыл там несколько часов, а потом долго еще ездил по городу и приехал домой с высокой температурой, которая держалась всю ночь. Тем не менее на следующее утро он снова выехал в манеж инспектировать маршевые батальоны, хотя мороз стал еще сильнее, а кроме того, поднялся жестокий, пронизывающий ветер. Вернулся Николай совершенно
