Поправка номер тридцать семь

«…чтобы сохранить историческую объективность, стоит вспомнить, что и первое чтение Конвенции было встречено хохотом несознательной части граждан. И только в день референдума люди поняли, что стоят на пороге золотого века. В разрушенном городе, освещенном свечами и факелами, их жизнь изменилась раз и навсегда. Свет Конвенции озарил сердца…»

Я вспомнил утреннего бола. Выкинули, должно быть, беднягу наверх, к заразе поближе.

«…из истории: когда, спустя год от принятия Конвенции, Министр первым вышел на трибуну в маске, он поверг публику в шок. Его называли фигляром. Сейчас это трудно представить, но до общественности не сразу дошел весь глубокий смысл начинания…»

Новое доброжелательное лицо. Никаких глупых ухмылок — только то, что ты намерен транслировать миру. Цвет кожи, пропорции, пол — все оказалось возможным исправить. Если, по несчастной судьбе, девочка родилась с душой мальчика — пожалуйста! Носи мужское лицо, будь собой! Если разрез глаз или цвет кожи тебя не устраивает — выбери тот, который по вкусу.

Художники, скульпторы и визажисты первыми оценили выгоду. Дамы стали законодательницами новых мод. Слово «маска» отпало за искусственностью. Через пять лет тех, кто предпочитал ходить с голым лицом, остались единицы. Спустя десять — размылась и память.

Я открыл рекламу:

«…для новорожденных. Уже с трех месяцев наши внимательные консультанты подберут лицо для вашего малыша. Индивидуальный подход. Тестирование. Высокое мастерство. Многодетным — скидки»

Перевернул страницу и заметил между листов конверт.

«Ким, дружище, нам нужно встретиться. Жду тебя в „Кегле“ в субботу в семь. Рэм».

Письмо отправили позавчера. Записка с того света? Или?..

Суббота сегодня. На часах шесть. Должен успеть. Я поднялся и поспешил к метро.

В «Кегле» собиралось довольно пестрое общество. С дамой зайти сюда я б не рискнул. Пахло чадом от пищи, дешевым вином и духами.

Человека, который махал мне рукой, я не узнал — комбинезон цвета хаки, противогаз вместо морды — тот еще тип. Будто сбежал с вечеринки геймеров. Я присел к нему за столик. Тип молча протянул мне записку.

«Костя, что бы ни наплели тебе в Министерстве, будь предельно внимателен. Выборка, при всей ее старомодности, штука не безобидная. Особенно — для тебя. Что бы ни происходило, держи себя в руках. Если поймешь, что влип, ни в коем случае не соглашайся на терапию. Требуй права на поправку номер тридцать семь. Архивное издание Конвенции, в обычных тиражах ее нет. Надеюсь, еще увидимся. Рэм».

Когда он это написал? До того, как за ним пришли, или? Он хотел со мной встретиться, но не смог. И где он теперь?

— Поразвлечься не желаете? — я вздрогнул от надтреснутого голоса геймера.

Наверно, мне не следует уходить сразу? Могут заподозрить неладное. Кто? Мало ли… Письмо от пропавшего друга взвинтило нервы. А может, так действовала министерская инъекция? Совет держать себя в руках стал более чем уместен.

Мой собеседник поднялся, я следом. Мы вышли в боковую дверь. Тут пахло кислятиной, фосфорецировала на каменных стенах плесень. Узкая лестница, скупо подсвеченная лампадками, вела нас, минуя лифты, все выше. Я бы не удивился, узнав, что она поднимается до самой адской черты.

Мы добрались до развилки: два коридора терялись во тьме, а прямо перед нами в арке маячила дверь. Мой спутник открыл ее и втолкнул меня внутрь.

За дверью оказался притон. На большом экране транслировалось действо, а зрители наблюдали за ним из кабинок. Кто-то взял у меня плату и препроводил в кабинет, где стояло кресло. Я уселся, отвернувшись от экрана. Взрывы пошлого смеха раздавались вокруг. Что находили в этом увеселении люди?

Я понимал, что мне тут делать нечего: не смертельное, но пятно на репутации, если узнают. Решил подождать и подумать, однако чужой смех мешал мне сосредоточиться.

Я обернулся. На экране маленький человек, с белым лицом и коротким пучком волос над губой спорил с огромным мужчиной. Разговор заглушала бравурная музыка. Маленький показывал за спину громиле тростью, а когда тот оборачивался, давал ему пинка, снимая круглую шляпу. Это и вызывало смех зрителей. Так примитивно.

Неожиданно я хихикнул и тут же отвернулся от экрана. Неужели и я уподоблюсь этим искателям клубнички? Сделал глубокий вдох, сказал «нет» низменным инстинктам и, почувствовав, что смогу сохранять спокойствие, повернулся.

В руках у человечка оказался торт. Через секунду он обрушился на громилу.

Я сам не понял, что произошло. Эта белая масса на лице, невозмутимый коротышка в мешковатых штанах, великан с подъятыми вверх руками…

Я засмеялся. Ха! Ха! Ха! — вырвалось из груди. Отовсюду доносились гогот, хихиканье, всхлипы. Кто- то стонал, не в силах сдержаться. Настоящая оргия. Посетители получали удовольствие, как могли. Я смотрел на экран, хохотал и не мог остановиться, понимая, что мой смех их еще больше заводит.

Губы сами собой растягивались, я ощущал это, невзирая на внутреннюю, массажную и антимимическую основу лица. Еще секунда — и я содрал бы его вовсе, чтоб не мешало… но, к счастью, экран погас.

Всхлипы и хихиканье постепенно стихли. Я вытер слезы, чувствуя полное опустошение. Разумеется, я не сказал никому об этом ни слова.

Следующую пару недель я ходил в Министерство. Болезные инъекции, все более мерзкие картины, многочисленные вопросы врача. Но я держался, не позволяя себе ничего лишнего. Угнетало растущее внутри раздражение.

На службе у Рэма мне любезно сообщили, что он у них больше не работает, а видеть педагогически- удивленное лицо его подруги и расспрашивать ее мне не хотелось.

Пресловутая поправка тридцать семь не нашлась ни в одной из доступных мне баз. Я сделал запрос в книгохранилище нашей конторы, обладавшей одной из самых полных библиотек, и ждал очереди. На душе было неважно.

— Какие милые, правда? — спросила Эльза.

Мы ехали не спеша по аллейке сквера Двенадцати мхов. Рикша, с традиционным желтым лицом, деликатно убавил шаг, давая полюбоваться на резвящихся в глубине малышей. Они действительно, были очень трогательны, человечки в разноцветных нимбах. Кто-то строил аметистовые башенки из разбросанных у купальни камней, кто-то валялся на мягкой, подсвеченной цветными огнями, лужайке, а те, что постарше, на коленке сворачивали в свиток торопливые каракули с заветным желанием, чтобы, привстав на цыпочки, опустить в бездонную Чашу молчания.

— Эльза, — сказал я. — А ты, когда была маленькой девочкой, тоже носила нимб?

— Конечно, милый, — прощебетала она. — Все маленькие детки носят нимб. И я, и ты тоже… — она