момента, чем сейчас, может не быть ещё очень долго.
Миную правительственные залы и несколько внутренних часовен. Помещения для аудиенций располагаются на третьем этаже дворца. По дороге встречаются одетые как клоуны гвардейцы, по лестнице навстречу мне плывёт лысый кардинал. Климентинский зал остаётся позади, впереди маячат двери папской библиотеки. Помимо прочего, это зал для частных встреч. Я на месте.
Дверь распахивается с тяжёлым скрипом.
Целестин VII сидит за столом, положив руки на столешницу. Я не успеваю разглядеть его лицо, взгляд приковывает фигура в красном по другую сторону. Я безошибочно угадываю Лазуретти.
Церковные владыки замерли. Вот он — момент истины, час икс, точка джи моей долбанной жизни.
Я закрываю дверь.
— Вы кто такой? Как вы сюда попали? — голос Лазуретти скрипуч, холоден и надменен.
В следующую секунду дуло револьвера смотрит на него. Тянет сказать: «Сейчас вылетит птичка». Пощади меня, Бог. Я спускаю курок.
Красное забрызгивается красным. Кардинал корчится, выпадает из кресла, грохается о пол работы Бернини. Целестин VII медленно поворачивает голову, смотрит на нелепую фигуру кардинала, как никогда похожую на павиана. Выражение лица Папы апатично. Потом он поднимает глаза на меня.
Вот и конец вендетте, все долги розданы и все получены. Осталась одна маленькая деталь.
Широкими шагами подхожу к старику в белом. Становлюсь на колени.
— Ваше Святейшество, как истинный католик, я не мог оставить грехи этого человека без наказания. Но и, как истинный католик, я не могу идти против матери-церкви. Это ваше.
Запертый в TR Бар-Кохба и «магнум» падают к ногами понтифика.
Он, дрожа (от старости, а не страха), поднимается, занесенная снегом скала, тролль-альбинос.
— Прошу, отпустите грехи. Наложите епитимью.
Целестин VII молчит, Бар-Кохба хрустит под его каблуком, разлетается по залу безопасными осколками.
— Бог простит, сын мой, — говорит Папа бесцветным старческим голосом.
Это последние слова, которые я слышу в жизни.
Потом понтифик подбирает револьвер.
