летать. Если только это никак не связано с плотностью воздуха. У тебя уши не болят?
— Болят, — признался Барнаби. — Если меня оставляют на земле против моей воли. Не так чтоб очень, но иногда как бы пульсирует.
— А к врачу ходил?
— Родители не водили меня к врачу с самого раннего детства, — объяснил Барнаби. — Им стыдно выводить меня из дому.
Доминик подумала и кивнула.
— Когда вернешься на Землю, — сказала она, — обязательно сходи проверься.
— Ладно, — ответил Барнаби. — А сколько мы еще здесь пробудем? Или вы тут навсегда поселились?
— Нет, — ответила Доминик. — Наш полет заканчивается, и мы наконец скоро вернемся домой. Нам остался только один выход в космос…
— Это моя очередь! — заявил Наоки и стукнул кулаком по столу так, что плитки еды подпрыгнули. — Моя!
— Лады, дружище, мы знаем, что твоя, — сказала Вильгельмина. — Не заводись.
— Гм-м, — промычал Наоки и сунул в рот еще одну морковную плитку.
— Мой брат Генри хочет быть астронавтом, — сказал Барнаби. — Он просто бредит глубоким космосом.
— Ну, боюсь, этот космос не очень глубокий, — сказал Джордж. — Это как бы такой средний космос. До глубокого еще несколько сот миллионов световых лет. Он находится там… — добавил он, показав пальцем на левую сторону кормы их орбитальной станции. Затем поправился на дюйм: — Нет, на самом деле вон там.
— И родители отправляют его в Космическую академию? — спросил Калвин, а Барнаби покачал головой:
— Нет, они хотят, чтобы он стал стряпчим, как они. Говорят, что обычным людям нечего делать в глубоком космосе.
— Среднем.
— Да в каком угодно. Они ему говорят, что, когда ему исполнится восемнадцать, он должен поступить в университет и там изучать право.
— Я знаю, каково приходится твоему брату, — сказал Калвин и понюхал плитку крема-карамели. Решил не есть и кинул ее на горку других плиток на столе.
— О, ты брал ее в руку! — воскликнул Джордж с ужасом.
— Не ори, принц Чарлз, — ответил Калвин. — Я тут историю рассказываю. Скажи своему брату, что если он хочет стать астронавтом, то ему надо в Космическую академию. Когда я был ребенком, мои родители тоже не хотели меня туда пускать. Говорили, я слишком глупый.
— Слишком глупый? — переспросил Джордж, которого задел тон Калвина. — Ох, боже упаси даже подумать, что ты глуп. Спорим, ты не знаешь столицу Мозамбика.
— Мапуту, — ни на секунду не задумавшись, ответил Калвин.
— А чему равен квадрат гипотенузы?
— Сумме квадратов катетов.
— А каково место герцога Девонширского в наследовании трона?
— Четырнадцатое, — сказал Калвин. — Он опережает тебя где-то на полтора миллиона позиций.
— Что ж, — раздраженно сказал Джордж и откинулся на спинку стула. — Ладно, с общеизвестным у тебя все хорошо. Если когда-нибудь встряну в викторину в пабе, дам тебе телеграмму.
— Только попробуй дать мне телеграмму — я тогда тебе дам в ухо.
— Все, мальчики, хватит, — утомленно произнесла Доминик. — Барнаби рассказывал нам о своем брате. Кроме того, он наш гость. И, Калвин, мы уже раз сто слышали, что родители тебя в детстве не поддерживали.
— Но я им показал. — Калвин вытянул руку к иллюминатору, за которым была чернота. — Космос, — сказал он. Обвел рукой отсек: — Звездолет. — И показал на себя: — Астронавт.
— А мои родители хотели, чтобы я преподавал математику в Токийском университете, — сказал Наоки Такахаси. — Как мои мама и дедушка.
— Ты чертовски хороший математик, Наоки, — сказала Вильгельмина. — Все цифры знает, — сообщила она Барнаби, покивав для острастки. — Даже очень крупные.
— Мои родители считали, что в моем желании стать астронавтом есть нечто постыдное, — произнесла Доминик. — Они хотели, чтобы я работала в художественной галерее и вышла замуж за писателя, который убежден, что мир его не ценит по заслугам.
— Как будто есть другие писатели, — буркнул Калвин Дигглер.
— А мои со мной больше не разговаривают, — сказал Матиас и опустил голову. — Дома в Германии я — позор нации.
— Но вы же астронавт! — воскликнул Барнаби. — Они должны вами гордиться.
— Они мной и
— По два на матч, — быстро подсчитал Наоки.
— Я говорила, у него хорошо с цифрами, — сказала Вильгельмина.
— Вообще-то нет, — сказал Матиас. — Иногда бывало больше, иногда меньше, но в среднем — так. Дети брали с меня пример, у них в комнатах висели плакаты с моей фотографией. Но все время, пока я играл в футбол, я учился на астронавта, только об этом никто не знал.
— Тогда они должны вами гордиться в два раза больше, — сказал Барнаби. — Вы и великий спортсмен, и астронавт в придачу.
— Он еще не дорассказал, — произнес Джордж.
— Это случилось за две недели до чемпионата мира, — продолжал Матиас. — Все рассчитывали, что Германия выиграет, если только я буду участвовать в каждой игре. Но перед самым началом чемпионата меня вызвали в Космическую академию: мне выпал жребий отправиться в этот полет. На целый год. Старт назначен на следующий вторник. А чемпионат начинается вечером в среду.
— Ой, — сказал Барнаби.
— Вот именно. Пришлось выбирать.
— И что же вы выбрали? — спросил Барнаби. Все повернулись и внимательно посмотрели на него.
— Может, он все-таки дебил, — сказала Вильгельмина.
— Нет-нет, — поспешно произнес Барнаби, осознав свою ошибку. — Конечно же. Вы выбрали космос. Я понял.
— Я выбрал космос, — подтвердил Матиас.
— И теперь не очень горишь желанием возвращаться домой, правда? — осведомился Джордж.
— Не очень, — согласился Матиас. — Моя родня больше не хочет иметь со мной ничего общего.
— Ну а я должна была унаследовать родительскую ферму, — сказала Вильгельмина, которой не хотелось упускать возможность хорошенько пожаловаться на трудное детство. — Только мне совсем не улыбалось всю жизнь стричь овец и возить скот на рынок. Когда я поехала учиться в академию, папе пришлось назначить главой фермы моего брата-недоумка. С тех пор он со мной не разговаривает.
— А вы? — спросил Барнаби у Джорджа Эберкрамби. — С вами родственники тоже не разговаривают?
— У меня нет родственников, — ответил тот, не отрывая взгляда от стола. Потер там невидимое пятно. — Я хотел стать астронавтом, потому что мне было одиноко. Мне бы проблемы этих ребят.
На этом разговор внезапно завершился.
