озабочен друг. Однако успело стемнеть, блюда опустели, и только тогда они продолжили разговор.
— Не тяни, Клюни! — потребовал Дик. — Какая у тебя новость? Что еще случилось? Говори же! Или мы с Эжени сами должны пойти и выяснить, что ты скрываешь?
— Я бы не советовал!
— Нет? Так в чем же дело? Неужели Зайдан оказался честным человеком?
— Не совсем, но вроде того. Как мы и предполагали, сам он расположился в воротах дома напротив, а по углам моего дома расставил стражников — в полосатых джеллаба, из его личного полка. Мои молодцы удерживают аллею. Полчаса назад он перебросил через стену камень с привязанной к нему запиской. Вот, читай сам!
Он протянул сложенный кусок пергамента, покрытый вязью арабских букв.
«Якуб эль-Аббас, приветствую тебя! В моем сердце нет желания причинить тебе вред, но изменник Хасан эс-Саид находится под твоей крышей, и женщина-франги тоже. Ты знаешь, что Макзен ищет их. Твой дом окружен, и эти двое не смогут убежать. Выдай их мне до полуночи, и я не стану совать твою шею в ту же петлю. Однако в случае отказа я не премину назвать тебя вместе с ними. Жду ответа — до полуночи я не стану докладывать в Дар эль-Махзен. Будь благоразумен и да благословит тебя Аллах!
Дик перевел это послание Эжени, у нее перехватило дыхание.
— Достаточно откровенно! — Он взглянул на Клюни. — Зайдан объявил нам войну. Что же ты ответил?
— Я?
Клюни выглядел оскорбленным.
— Что же, по-твоему, я мог ответить? Конечно, ничего!
Улыбнувшись, Дик покачал головой.
— Ценю твою преданность, Клюни, но это послание требует ответа.
— Не понимаю…
— Сейчас нам важно войти с ним в контакт, — втолковывал ему Дик. — Можешь ли ты ответить, скажем, так: «Дай подумать». Или: «Закон Пророка не позволяет, чтобы я открыто предал своего гостя. Но если ты соизволишь один последовать за лысым нищим, который подойдет к тебе, он приведет тебя в его укрытие».
Клюни потянул себя за бороду.
— Конечно, могу! Но я ничего не понимаю.
Дик мрачно усмехнулся.
— Поймешь, поверь мне. Мы поймаем эту рыбку на ее собственный крючок. Сделай, как я говорю, Клюни, и вели цирюльнику еще раз зайти сюда.
Шотландец озадаченно нахмурился.
— Правильно ли это? — проворчал он с сомнением и вышел.
Эжени испуганно взглянула на Дика.
— Я не понимаю, Ричард, что все это значит? Ты собираешься…
Он кивнул.
— Совершенно верно! Зайдан все ясно написал. Если Клюни нас не выдаст, он нанесет удар — своими силами или позовет людей из Макзании — в любом случае нам придет конец. Поэтому нам остается только напасть на него первыми, воспользовавшись его собственной тактикой.
— Дик! — воскликнула она в ужасе, но тут пришел цирюльник, и Дик повернулся к нему.
В эту ночь луна взошла рано, превратив Дерб эль-Кубба в медленно текущую реку серебра. Человек с острым взглядом мог, приглядевшись, заметить смутные фигуры на углу Эникет Ахмад бен-Кадра и сзади в затененном дверном проеме, наискосок от дверей дома Якуба эль-Аббаса.
Откуда появился сгорбленный нищий, никто потом объяснить не мог — он возник внезапно, бредя по середине улицы, прошел мимо ворот, у которых прятался хмурый Зайдан, шепотом препираясь со старшими командирами. Лунный свет осветил худое узкое лицо нищего и голову, начисто лишенную волос, похожую на свежеснесенное яйцо. Зайдан рассеянно смотрел на него и не видел, пока тот не забубнил:
— Подаяния, подаяния, йа сиди Зайдан! Подаяния для Хасана эс-Саида!
Зайдан дернулся и уставился на него, но нищий, хромая, плелся по улице дальше. Зайдан поспешно дал указания офицерам и догнал его.
— Куда ты ведешь меня? — прошипел он.
— В ад, если ты не один, — прошептал нищий.
— Я приказал моим людям остаться и наблюдать за домом эль-Аббаса! — проворчал Зайдан. — Так где мне найти Хасана эс-Саида?
— Я отведу тебя к нему, йа сиди. Но тише! Он очень осторожен!
Над их головами мрачно завыл один из длинных рогов Рамадана, и Зайдан невольно вздрогнул.
— Отлично, — буркнул он. — Будь по-твоему. Но имей в виду; за измену ты заплатишь жизнью!
— Я поведу тебя прямо, йа сиди! — пообещал нищий.
Но это было не совсем правдой, потому что путь от дома Якуба эль-Аббаса по темной и безлюдной Дерб эль-Кубба к опустевшему гулкому дому Хасана эс-Саида никоим образом не был прямым. Однако тому были причины, люди Зайдана бродили по всем прилегающим улицам и аллеям. Так что пришлось кружить: обойти Баб Джедид, вернуться к мечети Ахмад бен-Кадра и снова выйти вдоль Зникет Бердан прямо к садовым воротам.
На продолжении всего пути было темно, впрочем, свет и не требовался. Яркий блеск луны позволял выбирать направление среди узких улочек, но его было недостаточно для того, чтобы рассмотреть смутно белевшее лицо нищего. Зайдан мог видеть только прямой нос, бросавший тень на щеку, тяжелый подбородок и бритую голову, сверкающую под луной как неморгающий глаз. Глядя на него, Зайдан и в мыслях не имел опознать в этом скрюченном, ковыляющем, безволосом существе крепкого, дерзкого, заросшего нахала, осыпавшего его оскорблениями только сегодня днем.
Однако у ворот сада на Зникет Бердан он резко остановился, насторожившись от внезапного подозрения.
— В чем дело? — прорычал он. — Ведь это же дом самого Хасана!
— Правильно, йа сиди!
Нищий склонился еще ниже, опираясь на посох, и это движение помешало Зайдану заметить, как одна его рука скользнула под истрепанный джеллаба.
— Совершенно верно, мой господин! Сегодня днем Хасан искал прибежища у моего господина Якуба эль-Аббаса. Но догадавшись, что ты узнал его, он ускользнул прежде, чем ты успел расставить сети. Что могло быть естественнее, чем прийти сюда?
— А женщина?
— Она с ним, йа сиди! Ах, какая приманка в ловушке!
Нищий протянул руку, и садовые ворота легонько скрипнули. Однако Зайдан медлил, полный подозрений.
— Оставайся здесь и карауль, — приказал он. — Я пойду и позову на подмогу моих людей.
— Нет, мой господин! Нет!
Нищий костлявой рукой коснулся плеча Зайдана.
— Времени очень мало. Они собираются бежать из города, когда прозвучит Сухир, а это произойдет с минуты на минуту. Сейчас он один, а женщина ему не помощница. Ты вполне справишься с обоими. К тому же, ради твоего спокойствия, я мог бы помочь тебе — скажем, за пятьдесят риалов.
Зайдан пытался приглядеться к нему в лунном свете, но человек стоял в тени ворот, и только лысая голова блестела.
— Пятьдесят! — вскричал он возмущенно, оскорбленный в лучших чувствах. — Ты вор и сын вора! Это не стоит больше десяти!
