Брэдвел говорит:
— У тебя есть имя. И кто-то его знает. Мы найдем его.
— Седж, — шепчет Партридж, и его глаза увлажняются. — Вот бы вы с ним встретились. Ты бы ему понравилась.
Седж — это его погибший брат. Ее покойный единоутробный брат. Мир дает и вновь отбирает с бешеной скоростью.
— Мне очень жаль.
— Нет, все уже в порядке, — говорит Партридж.
Прессия не может скучать по Седжу, но все же скучает. У нее был другой брат. У нее была еще одна связь в этом мире. И она порвалась.
Прессия откашливается. Она не хочет начинать сейчас плакать, сейчас надо быть сильной.
— Почему у тебя нет чипа, Партридж? — спрашивает она. — Они же нацепили на тебя ярлык.
— Брэдвел прав: с чипом ты становишься отличной мишенью. Мой отец не хотел, чтобы его сыновья были мишенью.
— Они прицепили устройства слежения на открытку, а может быть, и куда-нибудь еще, — говорит Брэдвел. — Мы сожгли вещи Партриджа.
— Но вы также прицепили один из «жучков» к крысоподобной твари, — заявляет Прессия.
— Откуда ты узнала?
— Догадалась.
Откладывать больше не имеет смысла. Прессии хочется покончить с этим раз и навсегда. Она снова ложится на живот.
— Я готова.
Брэдвел низко наклоняется над ней, Прессии кажется, что он хочет что-то прошептать ей на ухо. Она поворачивает голову и кладет щеку на руку. Но Брэдвел не произносит ни слова. Он просто убирает ее волосы за ухо. И снова его жест оказывается настолько нежным, деликатным и легким, что удивительно, что на это способны его большие руки. Брэдвел всего лишь ребенок. Просто ребенок, который сам себя воспитывал. Он здоровый, сильный и злой, но в то же время нежный. И сильно нервничает, насколько можно судить по бешеному трепету крыльев у него за спиной.
— Я не хочу этого делать, Прессия. Мне жаль, что я должен.
— Ничего страшного, — шепчет она, — давай уже.
Слеза соскальзывает у нее по переносице.
Брэдвел снова протирает шею, и Прессия ощущает прикосновение его пальцев на коже. Его руки трясутся. Он, должно быть, бодрился, потому что он берет ее за шею и замирает.
— Партридж, ты мне нужен, — тихо зовет он.
Партридж подходит ближе.
— Держи ее крепко, — приказывает Брэдвел, — вот здесь.
Какой-то момент Партридж колеблется, а потом Прессия чувствует его руки, держащие ее голову.
— Крепче, — произносит Брэдвел, — чтобы она не двигалась.
Руки Партридж сдавливают голову, как тиски.
Прессия ощущает, как Брэдвел упирается коленом ей в спину. А потом она снова чувствует его руку, он прижимает ее шею пальцами, на этот раз очень крепко, и между ними в нее входит острый, как скальпель, нож.
Прессия испускает такой страшный крик, какого она еще не слышала. Боль ощущается, как будто внутри поселился зверь. Скальпель врезается глубже. Прессия больше уже не может кричать, потому что закончилось дыхание. Она непроизвольно пытается сбросить Брэдвела со спины. И хотя Прессия чувствует, что зверь боли снова возвращается и она превращается в животное, она знала, что сейчас нельзя двигать головой.
— Стой, — произносит Партридж.
Непонятно, к кому он обращается — к Прессии или к Брэдвелу. Что-то пошло не так? Ее вообще может парализовать. Все здесь понимают это. Она чувствует, как щекочущие струйки крови текут по обеим сторонам шеи. Дышать тяжело. Ее собственная кровь брызгами алеет на полу, и видно, как она стекается в лужицу. Прессия готовится к новой порции боли. Ее тело охватывает глубокий внутренний жар. Она вспоминает жар от взрыва, волны тепла, которые исходили от него. Она помнит это ощущение — остаться одной во всем мире, неуправляемым ребенком. На самом ли деле она это помнит? Или помнит, как пыталась это вспомнить? Она явственно видит японку — молодую и красивую — ее мать, которая погибла и сейчас погибла снова, потому что не была ее матерью. Она ей чужая, лицо, не говорящее ни о чем. Ее кожа плавилась. Она лежала среди тел, багажа и перевернутых металлических тележек на колесах. Воздух был полон пыли, и волны пепла нахлынули вновь. А потом появилась рука, взявшая ее за руку, и стук сердца отдавался в ушах. Она закрывала и открывала глаза. Когда-то у нее была игрушка, где были наборы для бинокля, и, нажимая на кнопку, ты каждый раз получал новую картинку. Она то открывала глаза, то закрывала, надеясь увидеть новый вид.
Но раз за разом видела лишь грязный пол и чувствовала сильную боль, грязный пол и снова боль.
Она спрашивает:
— Партридж, а мама пела колыбельные?
— Да, — отвечает он тихо, — пела.
Это уже что-то. Вот с этого и можно начать.
ПРЕССИЯ
ВОСТОК
Задняя часть шеи Прессия закутана в марлю, влажную от крови, и обмотана кожаным ремнем, как ожерельем, чтобы держать повязки. Прессия сидит низко на одном из матрасов на полу и прижимается шеей к стене. Чип, вытертый от крови, белеет на полу, как вырванный зуб. Что-то, укоренившееся внутри нее, ныне уже не существующее. Почему-то она не ощущает свободы от него, а чувствует лишь потерю еще одной связи с миром, будто кто-то следил за ней, а теперь нет, и ей от этого невыносимо грустно, хотя наблюдающий явно делал это не из родительских чувств.
Брэдвелу не сидится на месте. Птицы бешено машут крыльями сзади. Он то берет газонокосилку и ставит ее на место, то поднимает мастерок и смотрит на пол.
Партридж подсаживается к Прессии:
— Что это с ним?
— Он немного обезумел, — отвечает она, — оставь его в покое.
— Ты себя нормально чувствуешь? — спрашивает Партридж Прессию.
Она поднимает кулак с головой куклы. Глаза куклы с щелчком открываются. Даже их веки все покрыты пеплом, ресницы слиплись. Маленький кружочек рта залеплен сгустками пепла. Она проводит по пластиковой голове здоровой рукой и чувствует потерянную руку. Это то, как она сейчас ощущает присутствие матери — замершее, под покровом других вещей.
— Пока я не двигаюсь…
Она даже не заканчивает фразу. Она очень сердита на Партриджа. Почему? Ревнует его? У него есть воспоминания о матери, а у нее — нет. Он попал под Купол. Она — нет.
— И это все, — бормочет Партридж, кивая на чип на полу. — Так много неприятностей из-за такой маленькой вещицы.
Он молчит, а потом добавляет:
— Я не знал, — шепчет он, — не знал, пока ты не узнала. Я бы не стал скрывать
