высился внушительный хребет. Эстакада рейлера уходила прямо в озеро, рассекая его прямой линией.
Берега озера были изрезаны, вдоль берега тянулась россыпь небольших островков, по поверхности скользили многочисленные лодки и катера.
Преодолев прибрежные шхеры, рейлер пронёсся над несколькими километрами открытой воды и начал снижать скорость. Чуть левее эстакады впереди показался большой остров, заросший деревьями и застроенный домами.
— А вот и Мельдилорн, выходим, — сказал Эрнест.
Станция Мельдилорн располагалась не на острове, а прямо над озером. Станционные пути представляли собой такую же эстакаду, как главный ход, и широкий мост, расположенный на пару метров ниже платформ, вёл от них на берег. Видимо, этот же мост был заодно и озёрным вокзалом. От него спускались крутые лесенки к поперечным пирсам, к которым швартовались какие-то небольшие, закрытые сверху корабли.
В отличие от виденной издалека Соацеры, Мельдилорн не особенно рвался ввысь. Хотя места на острове было явно не так уж много, дома здесь в основном не поднимались выше деревьев.
Пройдя буквально пару сотен метров по Мельдилорну, Анджей понял, что это не остров, а целый архипелаг. Тут и там улицы пересекались неширокими каналами, в которых у берегов были пришвартованы разнообразные плавсредства. А вот колёсного транспорта в городе, похоже, не было вообще. Во всяком случае все улицы имели вид чисто пешеходных.
Минут через десять прогулки они вышли на достаточно большую, по меркам Мельдилорна, треугольную площадь, большая часть которой была занята газоном, пересеченным прихотливым лабиринтом выложенных плиткой дорожек.
С одной стороны площади стоял прозрачный купол, высотой этажей пять, сквозь который были видны то ли этажи, то ли широкие балконы какого-то общественного здания, превращенные в висячие сады. С другой среди деревьев прятался двухэтажный особняк с колоннадой в классическом стиле, каких полно во всех европейских имперских столицах — хоть в Москве, хоть в Вене, хоть в Париже. С третьей стороны возвышалось что-то конструктивистское, второй этаж чего, поддерживаемый легкими арками, выступал на добрый десяток метров над первым.
Перед каждым из зданий посредине стороны треугольника возвышался памятник.
— Это одна из наших достопримечательностей, — пояснил Эрнест. Площадь Трёх Злодеев. Эти три памятника поставлены людям, которых на Земле редко вспоминают добром, но мы на Марсе вряд ли смогли бы построить этот уютный мир без того, что внесли в европейскую цивилизацию эти люди.
Вот это, — он показал на сидящую фигуру человека перед куполом, — Ханс Эппингер, медик, занимавшийся опытами на узниках концлагерей времён Второй Мировой. Неизвестно, рискнул бы Фишер, не имея его материалов, предложить тот состав и давление атмосферы, которым мы дышим сейчас. А ведь даже сейчас, через восемьдесят лет, у нас нет технологий, которые бы позволяли удержать воздух вчетверо большего давления под перекрытиями таких размеров, как наши хандрамиты.
Вот это, — он повернулся к конструктивистскому зданию, перед которым возвышалась стоящая фигура человека с блокнотом в руках, слегка наклонившаяся к какому-то растению, — Иоган Эйхфельд, много лет возглавлявший Полярную опытную станцию русского института растениеводства. Позднее он предал своего учителя Вавилова и развалил созданный им институт. Но на его хибинские работы опирается всё наше сельское хозяйство.
И последний, — Эрнест указал на стоящую перед колоннадой фигуру в фуражке и с небольшой бородкой, — Эдуард Берзин. Создатель треста «Дальстрой». Эта организация была не только системой каторги для жертв репрессий, но и уникальным проектом освоения практически незаселённой территории, климат которой чуть ли не столь же суров, как у нас в экваториальных областях харрандры.
— Интересная мысль, — подумал вслух Анджей, — ставя кому-то памятник, показывать не только его заслуги, но и злодеяния. А то у нас на Земле, если и ставят памятник какому-нибудь Карлу XII или Наполеону, предпочитают замалчивать те жертвы и разрушения, к которым привела их деятельность.
— Ну, то у вас на Земле. Где человек может существовать под открытым небом без плёнки над головой, а растения вырастают сами, без сложных мероприятий по подготовке субстрата. К сожалению, сейчас негде показать этот процесс во всех деталях. Третью очередь Копрата через пару месяцев собираются открывать, а значит, там уже эти процессы закончены. А первую очередь Лабиринта Ночи только позавчера поставили под закачку. Там они ещё не начинались.
Анджей Краковски и пески Марса
— Сегодня с утра у вас самостоятельная программа? — спросил Эрнест Анджея на следующий день.
Анджей кивнул в знак согласия. У него уже была договоренность с учениками профессора Штайера и ему нужно было к одиннадцати попасть в контору геологической экспедиции в Кораде.
В принципе, всё уже обсуждено вчера вечером. Пообщаться с геологами, договориться о визите на нетерраформированную поверхность. А потом Эрнест обещал показать О’Фир, наиболее древний на Марсе лес. Но тут возникли непредвиденные обстоятельства.
— Вы не против, если я в лес возьму с собой Базиля? — спросил Эрнест.
— Конечно, нет, а что произошло?
— Обычно за тем, что малыш делает после школы, приглядывает Труди, Но сегодня она вдруг позвонила уже из колледжа и сказала, что ей зачем-то нужно срочно с ребятами в Гелиум. Это вахтовая станция на Фобосе. В принципе, довольно популярное место для экскурсий, но не могу себе представить, что они там забыли, Конечно, можно попросить кого-нибудь из родителей других школьников Вон у того же Михеля, к которому мы заходили позавчера, Базиль с удовольствием проведёт всю вторую половину дня.
Но раз я всё равно до обеда дома, а потом могу взять его с собой в такое интересное место как О’Фир…
— Вот что меня у вас удивляет, — заметил Анджей, — так это то, насколько много молодежь возится с детьми. Что на Марсе, что в Порт-Шамбала. Когда Мара впервые появилась у Рандью, у неё тут же нашлось о чём поговорить с их двенадцатилетним сыном. Вот у вас в семье — тоже.
— Никогда не замечал за моей Труди особой склонности к возне с малышами. Может быть когда она вырастет и заведёт своих… А пока… Ну вот сейчас опять — усвистела куда-то с ровесниками, а чем будет заниматься младший брат, пусть решает кто-то другой.
Анджей понял, что разговора на эту тему не получится. Слишком разные представления о норме.
Штаб-квартира геологической экспедиции в Кораде, где ученики Штайна назначили ему встречу, показалась Анджею до боли знакомой. То же самое можно было наблюдать у Хоббарта в парижском институте физики Земли, на базе американской антарктической программы в Крайстчерче, в Океанологическом институте в Монако и ещё десятке других мест, куда заносила Анджея его журналистская муза.
Сочетание непрерывных сборов в дорогу с неуловимым ароматом высокой науки.
Для того, чтобы отправиться в харрандру, пусть даже не в составе экспедиции, а в инспекционный облёт на флиттере, потребовалось сдать несколько зачётов — пользование скафандром, техника безопасности в баллистическом перелёте и так далее. Впрочем, для Анджея это всё не было чем-то необычным. Мара его всему этому уже научила. Причём как-то ненавязчиво.
Когда формальности закончились, Анджей встретился на станции с Эрнестом и Базилем и его повели в О’Фир. Немножко раньше, геологи, услышав что он собирается в О’Фир, предлагали себя в экскурсоводы. Такое впечатление, что для жителей Офира, О’Фир был предметом национальной гордости. Каждый в нём бывал, каждый мог что-то там показать и рассказать.
Анджея парк поначалу не впечатлил. Ну обыкновенный еловый лес в умеренно пересеченной местности. Долины ручьев, обрывы, местами обрушившиеся поперек ручья стволы вековых елей. Аккуратно проложенные дорожки, бревенчатые мостики через ручьи, сделанные явно из стволов, срубленных в
