на первый взгляд, закрывающая вход в квартиру, состояла из каркаса «под металл», а на самом деле, она походила на жестяную банку, где наполнением являлась обычная монтажная пена. В подобных случаях наивность хозяина, которому «впарили» схожую «под металл» подделку двери, была на руку этому парню.
Дверь, не издав громких звуков, легко деформировалась. В размерах увеличенная щель позволила парню проникнуть в квартиру без труда, используя домкрат, как перекладину турника.
Из внутреннего кармана куртки убийца вынул пистолет с глушителем, и ему даже не пришлось искать в квартире объект. Света было достаточно, а тот, собственно, лежал почти напротив входной двери, в ванне, и спал.
— Надо же, — прошептал парень, мерзко улыбаясь и глядя на будущий труп, — вскрыл дверь прямо на глазах, — злюще усмехнувшись, он добавил: — И пусть тоже закрытых.
Произошедшее в дальнейшем, было стремительным. Парень подбежал к Рамсесу и направил на него дуло с глушителем, хладнокровно нажав на спусковой крючок. Пистолет оказался полуавтоматическим: он ритмично застрочил, правда, звук был необычным — походил на глухое болтание тяжелого мотора на мощных пружинах…
В панике Рамсес открыл глаза и замахал руками, разбрызгивая по сторонам воду.
Когда Рамсес, окончательно проснувшись, сообразил, что продолжает находиться в ванне живым и невредимым, а рядом никого нет, то он изнеможденно опустил руки и тупым взглядом уставился на стиральную машинку. Она обыденно заканчивала отжим и, перед полной остановкой крутящегося барабана, издавала глухие от тряски звуки, похожие на те, как во сне стрелял полуавтоматический пистолет.
— Понадобился только один день «непоняток», чтобы я сошел с ума и напрочь забыл о стройной прежней жизни, — сказал Рамсес и мокрой ладонью провел по лицу.
Спохватившись, он посмотрел на входную дверь. Там, ровным счетом ничего не изменилось.
— Ну, да, ну, да, — пробормотал он, поражаясь увиденному во сне.
На этой неделе, друг Богдан указал ему на то, что входная дверь не полноценна. Она отнюдь не металлическая, а Рамсеса так же обманули, как и его. Богдан заверил друга, что подобный «панцирь» можно легко пробить насквозь обычной отверткой, но проводить эксперимент они не стали.
— Господи! — удивился Рамсес, переводя взгляд на большое количество пены, которая, искрясь, красовалась на полу в ванне.
Некоторое время Рамсес тупо соображал, откуда тут образовалось эта пена, пока не вспомнил, что в машинку он высыпал весь стиральный порошок. Пены стало много и она полезла наружу, через то специальное приспособление, которое необходимо дозировано заполнить перед стиркой.
Рамсеса невольно посетила мысль, что отныне беды станут преследовать его всегда и во всем, потому как он утратил способность мыслить адекватно! На минуту он закрыл глаза и пожелал, чтобы происходящее с ним оказалось продолжением сна, а когда он опять посмотрит на пол, пена исчезнет!..но этого не произошло.
Понадобилось значительное количество времени, прежде чем Рамсес привел ванну в порядок.
Он снял с себя халат и начал готовиться ко сну. Спать Рамсес решил голым, настолько зловонный запах врезался ему в память, а любая одежда могла послужить тому напоминанием. Он пошел по комнатам, чтобы погасить свет. В коридоре Рамсес бросил взгляд на входную дверь и на сооружение снизу. Усмехнувшись своему мнительному припадку, он не стал «усиливать» конструкцию, хотя, почему-то именно сейчас Рамсес отчетливо вспомнил лицо парня с синдромом Дауна.
Выключив свет, Рамсес лег в постель. Излюбленно укутавшись в одеяло, он с удовольствием смотрел на мерцание маленьких огоньков. Это продлилось недолго — Рамсес почувствовал, что засыпает.
В какую-то минуту он начал понимать, что видит сон и снится ему недостроенный дом, как в нем он бежит по лестнице, спеша наверх.
Но происходящее во сне переменилось одно другим и Рамсес оказался на плоской крыше, откуда раскрылся чарующий вид на белоснежные охапки облаков. Остановившись, он принялся их с любопытством осматривать, пока не заметил на краю здания знакомый силуэт парня с синдромом Дауна. Тот сидел так же — спиной к нему, но теперь его ноги свисали вниз.
Рамсес побежал к нему, по пути громко ругаясь (удивительным образом сам не понимая, о чем и на каком языке говорит).
Когда он остановился рядом с парнем, между ними, как уверовал Рамсес, завязался спор и Рамсес, что-то возмущенно поясняя, начал размахивать руками. Хотя, парень сидел молча, лишь обратив на него дружелюбный взгляд. Он продолжал злиться сверху, а «собеседник» внимательно смотрел снизу и улыбался. Когда Рамсес, наконец-то, замолчал, уже ничего не мешало обратить взгляды друг на друга. Парень с синдромом «Дауна», явно не понимая, что от него хотят, широко улыбнувшись, посмотрел в глаза Рамсеса, пытаясь хотя бы в них отыскать то, о чем только что ему говорил он.
В отличие от сердитого Рамсеса, на лице парня не было ни злости, ни каких-либо признаков тревоги. Напротив, угадывалось счастье в глазах — они были наделены какой-то магической волей, обладая которой можно всегда и в целом только радоваться.
Определенно, Рамсес никогда с такими, как этот парень, не встречался. Он не был красив и выглядел обычно, как и многие с синдромом Дауна. Но в нем определенно было то, что невозможно приобрести, постигая жизнь в социуме. Этот парень был наделен природным естеством. Вроде бы такие же, как и у других, глаза, но они изобиловали открытостью. В них невозможно было увидеть лукавство. Они не знали, что такое подозрительность, предубеждение, и еще много чего, чем мы наполняем взгляд в процессе жизни. Глаза у парня были просты и обворожительны, как сама природа. И еще — его взгляд сохранился, как у младенца. И это, подумал Рамсес, было даровано ему, как самому непорочному среди живущих на Земле.
Рамсес почему-то и зачем-то поверил его взгляду. Распознав в парне другого человека, он завел с ним простой разговор, в котором Рамсеса перестало волновать прежнее, а начало интересовать иное и заговорил он на простом и понятном языке, в отличие от того, когда до этого ругался:
— Скажи, когда ты первый раз понял, что ты не такой, как мы?
— Когда я был маленьким, моей маме впервые сказал врач, что лучше меня сдать в детское специальное учреждение, потому что я не буду похож на людей.
— Почему же именно сдать?
— Врач говорил, я всегда буду ее мучить и никогда ничему не научусь, чтобы стать, как все.
— А мама?
— Она молчала.
— Согласилась?
— Когда я спросил у нее: я больше не смогу видеть тебя и папу? Мама заплакала.
— А ты?
Прежде чем ответить, собеседник помолчал.
— Я хочу, чтобы врач не говорил так никому.
— Ты говорил это врачу, когда вырос?
— Я постоянно говорю с ним, но он не отвечает мне. Возможно, потому, что я общаюсь с ним только во сне.
— А ты бы смог расстаться с мамой?
— Расставаться всегда тяжело.
— Мама любила тебя?
Этот вопрос снова заставил парня помолчать, прежде чем он ответил:
— Если что-то для тебя дорого и это родное, то расстаться завсегда тяжело.
— Почему ты здесь?
— Я люблю смотреть на солнце.
— Но на него невыносимо смотреть.
— Я смотрю на него через руки.
— Это как?
— В отличие от меня, ты можешь учиться, но ты так мало со многим знаком?
