посмотришь?
– А знаете, что вас ждет? Поречьев смеется:
– Могу представить.
– Быть тренером того, кто проиграет после многих лет побед, не велико счастье. Вам припишут все несуществующие ошибки.
– Проиграть? Это мы еще поглядим.
Теперь смеюсь я и смеюсь долго. Поречьев хлопает меня по ладони – его любимый жест:
– Так согласен?
– Да. – И я вспоминаю Ложье с его точно таким же жестом.
– Все сначала?
– Вот именно.
Последние годы я работаю над переводами с китайского- роман почти готов к публикации, а сборник повестей закончен лишь наполовину.
Я понимаю, что в качестве литературного переводчика начинаю свою жизнь от нуля. Я понимаю, что овладение словом – процесс бесконечный и очень сложный. В литературе я ничего не умею и ничего не значу. И для нее ничего не значат все мои победы и моя сила. Я вступаю в мир иных измерений и качеств. Мир, в котором вся моя огромная сила совершенно бесплодна. Все годы моей борьбы не нужны этой жизни, пусты и бесполезны. Я ничего не умею. Но и овладение техническими приемами еще не литература, а только обыкновенная русская грамотность. Надо уметь очистить свое видение мира от всех иных. Надо уметь подчинить свой темперамент законам искусства. Надо начинать все сначала. Я слишком мало знаю.
И в литературе переводов, как и в спорте, через практику я осваиваю искусство владения словом. Практикой постигаю ошибки, практикой нащупываю дорогу. А это значит опять время. Мне нужно очень много времени. А кто даст его для учения?
Я работаю профессионально над своими рукописями. Я обрабатываю этот камень слов, сумасшедше твердую породу слов. Я дохожу до изнурения, но я должен учиться. У меня нет времени. Это отнимает энергию, которая прежде безраздельно принадлежала спорту. Мой тренер лишь отчасти прав. Самого главного он не знает: всю энергию я отдаю рукописям, учению. Я знаю, как далеко мне до настоящих книг. Как всегда мне будет далеко до настоящих книг!
Именно поэтому «экстрим» не дал расчетного прироста силы. Точнее, этот прирост был, но его съело мое новое увлечение. Без этой «экстремальной» прибавки я, наверное, давно бы проиграл.
Я ищу новые формулы силы. Я понимаю, что рискую, но у меня нет другого выхода. «Служить двум богам нельзя», – говорили римляне. Я пытаюсь служить своим двум божествам: литературе и большому спорту. Это новое испытание. Возраст ограничивает мои физические возможности. Я не смею терять ни одного дня.
Каждое утро сквозь дурман усталости тренировок я пробиваюсь к образам своих героев. И погодя я снова опьянен жизнью. Через страницы рукописей, удары по клавишам пишущей машинки жизнь находит меня. Никогда я не живу столь полно, как в эти часы.
Для меня литература – совершенно точная наука. В ней наиболее ценны кратчайшие решения, художественно и эмоционально кратчайшие решения. И я обязан решить эту задачу, подчиняясь темпераменту, своему видению мира и воспитанию.
Я вынужден сбрасывать со счетов скорость и гибкость- этого меня лишает возраст. Как никогда мой результат начинает зависеть лишь от силы. Но я не могу наращивать силу более мощными тренировками. Обращаться же к «экстремальному» методу тренировки я не решаюсь.
С возрастом организм хуже справляется с большими объемами нагрузок и повышенной интенсивностью. И вообще ближе к сорока годам время «восстановления» значительно удлиняется.
Без учета всех этих обстоятельств моя тренировка будет обречена на неудачи. Потеря силы станет неизбежной. Кроме того, с возрастом нежелательны и сколь-нибудь длительные перерывы для отдыха.
И все же шанс у меня есть.
Я подвергнул ревизии все принципы тренировки. Я вынужден был сделать это. К основным выводам я смог прийти теоретически. Тем более эти выводы уже сложились у меня еще во время турне по Франции и Финляндии.
Уже с полгода я тренируюсь по новому методу. Я поставил организм в условия, оптимальные для моего возраста, и мышечная ткань отозвалась энергичным увеличением своего количества и качества.
Правда, далеко не все столь просто. Объемы нагрузок я вынужден определять на практике. Я должен ошибаться, чтобы нащупать правильный путь. И у меня нет времени для отдыха. Все физические и нервные последствия этих ошибок я должен перерабатывать в тренировках.
Я овладеваю новыми приемами, порываю со всем тем, к чему привык. Я расстаюсь со всем, что мешает движению, как бы мучительно это ни было. Движение, непрерывность движения – я подчиняюсь этому великому закону жизни. Я по-прежнему считаю, что впереди у меня мир. Великий ритм силы подчиняет мою жизнь.
Я умею на себя положиться, могу положиться; все перекладываю на свою волю и взнуздываю ее, взнуздываю! Борьба и цель есть существо и форма жизни. Выше риска и выше борьбы умение вести себя по жару обыденных дней, умение найти себя и не потерять в исходе обыденных дней. Я исключаю равновесие для созидающей жизни. Я всегда нарушаю равновесие. Я неизменный и всегда другой. Я неизменен в своих целях, но я другой.
«Гибель королевы экрана.
В тридцатые и сороковые годы джазовый оркестр Бена Поллака был известен каждому в Соединенных Штатах Америки. Поллак был блестящим ударником и сформировал замечательный оркестр. Но когда на смену свингу пришли новые ритмы, Поллак был забыт. Поллак не выдержал испытаний и повесился. До недавнего времени Бен Поллак закрывал собой список знаменитых самоубийц. Его погубили те же причины, которые в последние поды привели к самоубийству таких голливудских звезд, как Мэрилин Монро и Джуди Гарланд. Теперь среди этих имен и имя несравненной Ингрид Сенф. Она застрелилась в понедельник около полуночи в своем роскошном номере отеля «Империал». Слава только пришла к ней…»
Нет Ингрид…
За неделю до этой заметки в газете я получил от Ингрид письмо. Она писала, что ей нужно обязательно встретиться со мной и как
На мое письмо тогда сразу после встречи она не ответила. Письмо должен был передать ей Осборн…
Глава VIII
Проспект забирается вверх к Ленинским горам. Там впереди он упирается в небо. Слева за деревьями главный корпус Московского университета.
Дорожки по газонам утоптаны. На липах жухлая прошлогодняя листва. Под старым снегом осели лапы елей. Прохожие обгоняют меня. Звучно похрустывает ледок. Крик вороны тягучий, перебиваемый размеренным горловым перестукиванием, таким же, как у желны. Наст скрепляет сугробы. Снег в рытвинах холодный, голубоватый.
Там, где перед сквером с фонтанами прерывается аллея, я поворачиваю направо и вижу желтенькие маковки Софийского собора. Небо над городом – узенькие белые облака, вкрапленные в бирюзу. Город придвигается ко мне, заполняет пространство между деревьями. Южный ветерок смыл дымку. Город близок и ясен. Очерчено каждое оконце.
Москва-река – снежная лента между серым камнем набережных. Справа по мосту катят крохотные автомобили. Тень достает противоположный берег верхушками старых лип.
