Величества. Бенкендорф был сыном одного из приближенных к императрице-матери офицеров, почему и пользовался ее покровительством. Но они также были очень дружны с Михаилом Павловичем, и генерал, которого не раз попрекали немецким происхождением апологеты Константина, сделался всецело сторонником Николая. По его настоятельнейшему совету переговорил цесаревич и с полковыми командирами: прежде всего полковыми первой бригады, расквартированной в столице, — командиром Кавалергардского полка — хладнокровным полковником Степаном Федоровичем Апраксиным, и Конного — любимцем покойного государя, бригадным начальником, генерал-майором Алексеем Федоровичем Орловым — родным братом командующего шестнадцатой дивизией Второй армии. И во второй бригаде начальники удостоились такого же разговора. Не остались не охваченными также и командиры находящихся под Петербургом полков легкой гвардейской кавалерии. По одному доставляли их к его императорскому высочеству во дворец, где он их и обрабатывал.
Затем наступила очередь общаться с пехотными командирами. Первым из них был командующий гвардейской пехотой пятидесятипятилетний участник всех войн с Наполеоном генерал-лейтенант Карл Иванович Бистром, такой же любимец солдат, как и Милорадович. Однако в свое время, когда Бистром командовал лейб-гвардии Егерским полком, а цесаревич бригадой, у них вышло столкновение. Тогдашний командующий гвардией генерал-адъютант Илларион Васильевич Васильчиков вынудил Николая извиняться перед своим полковым командиром. Можно было представить, что вряд ли цесаревич питал теперь теплые чувства к тому, кто стал причиной его «унижения», и поэтому Карл Иванович мог ожидать подвоха. Цесаревич предпринял попытку прощупать почву, однако, как и ожидалось, Бистром почтительно, но твердо выразил согласие со старшими генералами. Николай подозревал, что и тут не обошлось без влияния его матушки. Но, пользуясь тем, что он являлся командиром второй гвардейской дивизии, цесаревич переговорил непосредственно с командирами своих бригад и полков, среди которых трое были его прямыми креатурами. Также имел он беседы и с бригадными и полковыми командирами первой гвардейской дивизии своего брата Михаила. Всем было обещано повышение в чинах, флигель-адъютантство, старшим начальникам посулено генерал-адъютантство. Совсем высоким — титулы и почетные награды. Командиры по-разному отреагировали на предложения Николая Павловича — от откровенной поддержки, до осторожно-неопределенных ссылок на приказы прямого начальства.
Глава 23
Совещание на Мойке
Петр въехал в столицу через Московскую заставу, лежавшую на пересечении Московского тракта и Лиговского канала. Он был верхом на каурой лошади, приобретенной на одной из ближайших станций. Ломоносов обратил внимание на то, что обычные караулы гарнизонных войск усилены и возле заставы ошиваются личности, похожие на полицейских агентов. Тем не менее проехал он беспрепятственно. Петр не знал, что великий князь Михаил опередил его на целых пять дней, прибыв третьего декабря с письмами Константина об отречении. Но он догадывался, что результат событий в Бельведере давно известен в Зимнем дворце. Предстояло решить, к кому ехать первому — к Потапову или Бистрому? К дежурному генералу Главного штаба, пожалуй, сложнее было бы попасть, чем к начальнику гвардейской пехоты, — и Петр выбрал Бистрома.
Само собой он не поехал в Гвардейский генеральный штаб — трехэтажное здание, расположенное в самом центре столицы, напротив Адмиралтейства, почти на Невском проспекте. Совершенно очевидно, что такое место находилось под пристальным наблюдением шпионов, к тому же начальник такого ранга далеко не всегда пребывает на службе. Он, разумеется, заранее позаботился узнать домашний адрес Бистрома. Карл Иванович квартировал близ казарм Преображенского полка на Кирочной. Явившись незваный, Ломоносов, к счастью, застал генерала дома, и тот принял его у себя в кабинете. Бистром был облачен в домашнее платье и не сделал замечания гостю, который подольскому мундиру, слишком заметному в Северной столице, предпочел статское. Генерал имел богатырское сложение и на Бородинском поле дрался впереди своих лейб-егерей, расшвыривая французов как щенят. Солдаты, обожавшие его, звали генерала «Быстров». Он пригласил Ломоносова присесть к столу, и тот, передав письма от Витгенштейна и Пестеля, изложил хозяину все новости. Бистром задумался, подперев рукой лобастую голову, покрытую седеющими кудрями. У него, как уже говорилось, не было причин любить Николая Павловича. Молчание затянулось. Слегка подавшись вперед, майор нарушил его прямым вопросом:
— Ваше превосходительство, что предполагается предпринять в защиту нового государя?
— Скажу вам, как тут было, — ответил Бистром. — Когда пришло роковое известие, решение военоначальников было единодушным: в пользу Константина Павловича. Ему стали присягать. Затем Михаил Павлович привез письма из Варшавы, где старший цесаревич отказывался от короны, ссылаясь на какие-то бумаги покойного государя. Это многих лишило уверенности. Потом прибыл адъютант командующего Первой армии Мусин-Пушкин, который известил, что его начальник принял сторону Николая Павловича и блокирует Константина. Наконец, проскользнувший через караулы Паскевича гонец доставил известия о происшедших в Варшаве событиях. Однако теперь мнения стали разделяться… Определенная интрига существует со стороны императрицы-матери, несмотря на ее преклонные года. К ней сильно прислушивается генерал-губернатор Милорадович. Разумеется, генерал Евгений Вюртембергский также стоит за нее. Она может поддержать и старшего цесаревича, но может склониться и к тому, чтобы договориться с тем из сыновей, который находится ближе и, как она считает, по возрасту будет более подвержен ее влиянию. Хотя лично я сомневаюсь, что на него может воздействовать такая слабая вещь, как сыновье почтение.
— А гвардия?
— Гвардия колеблется. Генерал Нейгардт явно принял сторону младшего цесаревича. Генерал Воинов фактически отстранен, Потапов мало что может… Командиры полков разделились ввиду щедрых посулов, и, думаю, не только посулов Николая Павловича. В некоторых из полков, правда, есть офицеры, которые могут заменить командиров, — но это уже почти бунт… Чтобы войти в подробности этого, могу посоветовать вам сойтись с моим адъютантом князем Евгением Оболенским. Он введет вас в курс дел и скажет, где вы сможете быть полезны. — Генерал дал ему адрес.
— Остерегайтесь шпионов — я говорил Милорадовичу, что Николай перекупил начальника тайной полиции Фогеля, но он глух к предостережениям… — Генерал махнул рукой.
— Примите почтение, Карл Иванович! — Майор поднялся.
Оболенский квартировал в Аптекарском переулке, в доме Сафанова, рядом с казармами лейб- гвардии Павловского полка. Здесь Петр и нашел его. Перед собой гость увидел русоволосого молодого человека среднего роста, с высоким лбом, овальным лицом, обрамленным баками, плотно сжатыми губами и решительным выражением глаз. На нем было коричневое статское платье. Поручик Финляндского полка был лишь на пару лет моложе майора. Но друг друга они не знали. Увидев великана в статском, но с военной выправкой, Евгений Оболенский принял гостя за переодетого жандарма и напустил на себя решительный вид. Но заблуждение быстро рассеялось, ибо Петр передал ему пожелание Бистрома.
— Хорошо, — быстро среагировал молодой князь, — вы остановились где-нибудь?
— Нет еще.
— В гостиницу вам нельзя, узнают. Наверное, лучше, если вы поселитесь на квартире у знакомого.
— Боюсь, что успел растерять близких друзей в Петербурге за последние десять лет, не считая тех, которых не хотел бы подвергать риску.
— Сегодня у нас важное совещание на квартире у Рылеева. Там кого-нибудь найдем, — решил князь. Он слегка шепелявил — последствия дуэли на шпагах.
…Ввечеру Петр явился к трехэтажному дому на Мойке, номер 72, с полуколоннами на втором этаже, принадлежащему Русско-Американской компании. Компания эта, учиненная в екатерининские времена промышленниками Кусовым и Барановым, приносила акционерам и Кабинету немалые доходы от продажи аляскинских мехов. Однако с той поры, как в новом договоре с англичанами покойный государь, по сути, узаконил браконьерство сынов Альбиона из Канады и их более южных соседей-американцев, дела пошли
