оленьи шкуры для чума. Погода была холодной, поездка — дальней, и поверх своих малиц ненцы надели совики — меховые безрукавки с капюшонами, мехом наружу. Русские тоже утеплились — кто не надел малицу, тот вскоре пожалел: холод пробирался и под тулуп. Однако у всех на ногах теперь были теплые коты из оленьего камуса. Проводники сели на нарты слева, держа в левой руке вожжи, тянущиеся к морде передового (крайнего слева) оленя, в правой руке — длинную палку-хорей, которой слегка тыкали остальных оленей. На прощание вышли и женщины, по случаю отбытия гостей одетые нарядно — в паницах и расшитых бисером шапках. Проводники прикрикнули на оленей, нарты тронулись, снег заскрипел под полозьями. Вскоре санные поезда набрали ход, и русским приходилось крепко держаться за копылья нарт, чтобы не слететь в снег.
Поездка продолжалась несколько дней. Иногда, по вечерам, на полуночной стороне неба беззвучно раскатывалась опалесцирующая полоса света — северное сияние. Оно продолжалось иной раз по многу часов. Небесный огонь завораживал людей. Обычный хруст снега в эту минуту казался звучанием небесных сфер… Наконец они достигли возвышенных холмов на конце полуострова. Береговой откос приподнимался над узкой прибрежной полоской на десять, а то и двадцать сажен. Бескрайней казалась белая равнина замерзшего моря внизу. Здесь Вауле оставил их, возле полуразвалившейся избы промышленников, с достаточным количеством припасов. Они попрощались, и ненец уехал.
— Мы должны пожить здесь до лета. — Ломоносов был лаконичен с товарищами. С ним согласились, не требуя других объяснений. Путешественники, как могли, утеплили избу, установили чум (ненцы показали им, как это делается) и стали ждать прихода тепла…
Время шло, а лето не приходило. Пронзительные ледяные ветры задували с моря. Продовольствие все ощутимее подходило к концу. У них родилась шутка, что лета на севере не бывает. Долгая северная ночь, когда только призрачное пламя жирового светильника рассекает тьму, изрядно действовала на нервы людям, привыкшим к активной жизни. Спасал только строгий распорядок, установленный Ломоносовым и Чижовым. Чудо, что в этих условиях никто серьезно не заболел, тем более лекарств не было никаких, кроме жира. Чтобы занять себя, занялись починкой спасенных седел и сбруи, смазали их и уложили на хранение. Чистили оружие и набивали патроны, точили клинки. У кого-то были карты — в них стали играть на щелчки. Карты за эту бесконечную весну совсем затерлись.
Между тем время шло, день становился все длинее, и снег растаял, зазвенели тысячи ручьев, земля стала зыбкой, и болота у основания полуострова почти отрезали их от материка. Затем наступило лето, тундра зазеленела, а потом быстро приобрела обычный бурый цвет. Летом в тундре людям досаждает бесчисленный гнус, от которого спасают лишь частые пронзительные ветры с моря, а в безветренные дни выручал лишь дым от костров из плавника, собираемого на берегу. В море попадались еще отдельные льдины. Впрочем, в материковой тундре было еще хуже, и на Канин прикочевали несколько оленеводов, пасших свои стада южнее. С русскими они не общались, хотя и знали об их существовании.
Русские охотились на многочисленных гусей и уток. Охота уменьшала запасы пороха и свинца, но надеялись на будущее. Ловили рыбу, нельму и муксуна в речках. С наступлением лета Ломоносов часто уходил к берегу и смотрел вдаль, нередко затянутую дымкой. Компанию ему составлял и Чижов.
Так прошло около четырех месяцев. Отрезанные от мира люди с каждым днем все больше теряли терпение и веру. Все чаще задавались вопросы:
— Чего ждем? Время идет, мы сидим. К тому же и припасы подходят к концу!
Скука — это ужасное бедствие неподвижного лагеря, все больше отягощала усилия Ломоносова удержать людей от непродуманных действий. Даже его непререкаемый авторитет, установившийся среди этих людей в борьбе с врагом, а затем негостеприимным окружением, начинал давать трещину. Только необходимость борьбы за выживание отвлекала их. Выручало и отсутствие спиртного — вместо него велись долгие задушевные беседы у костра. Люди опьянялись воспоминаниями о службе и доме. Один Ломоносов с Чижовым по-прежнему невозмутимо ждали чего-то, прохаживаясь по берегу и в подзорную трубу высматривая нечто в море. Возле лагеря они навалили целую кучу плавника, сложив большой костер.
Наконец, день настал. Чижов в волнении прибежал в лагерь и крикнул Ломоносову:
— Идут!
— Поджигай сигнальный костер! — крикнул Петр. Заранее наваленную кучу плавника облили водой и подожгли. Черный столб дыма устремился в небо.
Глава 42
Экспедиция
Выбежав на холм, все увидели вдалеке двухмачтовое судно, идущее под прямыми корабельными парусами.
— Бриг, — сказал лейтенант Окулов.
— Бриг «Новая Земля» под командой капитана третьего ранга Федора Литке! — поправил его лейтенант Чижов.
Бриг приближался. Теперь за ним было видно гораздо меньшее судно, шедшее на буксире. На расстоянии полумили от берега бриг замедлил ход и стал, так как в этих местах высокие приливы. Видны были задраенные пушечные порты. Сердца людей невольно замерли — что принес этот корабль: надежду или погибель? Только Чижов и Ломоносов, казалось, не знали сомнений и пребывали в приподнятом настроении.
Вскоре от судна отделилась шлюпка и через четверть часа подошла к берегу. Из шлюпки на берег чертиком выскочил молодой светловолосый моряк в лейтенантском мундире. Он слегка подозрительно глядел на группу людей в поношенных, заплатанных офицерских платьях.
— День добрый, господа. Разрешите представиться — лейтенант Василий Кротов. Кто вы? — спросил он.
Все представились. Услышав фамилию Ломоносова, Кротов удивленно приподнял брови, а при имени Чижова воскликнул:
— Это вы, Николай Алексеевич?! Помните меня, я ходил мичманом у лейтенанта Рейнеке на Белом море?
— А где Рейнеке сейчас?
— А он нынче Кольское побережье обследует.
— Да, теперь я вспоминаю вас, — ответил Чижов, внешность которого и вправду сильно изменили прошедшие полгода тягот и лишений, и только человек, хорошо знавший его, мог теперь опознать в нем некогда блестящего флотского лейтенанта.
— Что вы здесь делаете, господа? — спросил Кротов.
— Мы можем сказать это только капитану, на борту судна, — ответил Ломоносов.
— Хорошо, прошу в шлюпку.
Приглашением лейтенанта немедленно воспользовались Ломоносов, Чижов и Окулов. Остальные, не отрывая глаз от судна, пошли, как им велел Петр, собирать зимовку.
Вскоре шлюпка стукнулась о борт покачивающегося на волнах брига. Поднявшись на судно, оказавшееся не столь большим, Ломоносов оказался лицом к лицу с невысоким худощавым человеком в капитанской форме, узкое лицо которого украшали горбатый нос и разбойничьи усы. Они поздоровались как незнакомые друг с другом люди.
— Федор Петрович! — воскликнул Чижов, поднявшийся следом за Петром.
— Николаша, дай обниму тебя, бродяга! — раскрыл ему объятья капитан. Это был Федор Литке, полярный исследователь, с которым Чижов проделал несколько трудных плаваний к берегам архипелага Новая Земля.
— Петр Ломоносов! — представился предводитель беглецов, пожимая небольшую крепкую руку исследователя.
Литке окинул великана оценивающим взглядом.
— Добро пожаловать на борт, господа… Звероловная экспедиция!
Вскоре несколькими рейсами шлюпки люди Ломоносова со всем их багажом, включая запас оленьих
