По морю прочь

Разве не ужасно оставлять их?

Будто синяя тень легла на озеро. Их глаза стали глубже, голоса потеплели.

Рэчел не стала вместе с ними прогуливаться по палубе: благополучные матроны возмутили ее — она вдруг почувствовала себя сиротой, не допущенной к их миру. Рэчел резко повернулась и пошла прочь. Хлопнув дверью своей каюты, она достала ноты. Они были старые — Бах и Бетховен, Моцарт и Перселл — пожелтевшие страницы, с шероховатыми на ощупь гравюрами. Через три минуты она погрузилась в очень трудную, очень классическую фугу ля мажор, а ее лицо приняло странное выражение, в котором смешивались отрешенность, волнение и удовлетворенность. Иногда она и запиналась, и сбивалась, так что ей приходилось проигрывать один такт дважды, но все же ноты были как будто пронизаны незримой нитью, из которой рождались форма и общая конструкция. Совсем не легко было понять, как эти звуки должны сочетаться между собой, работа требовала от Рэчел напряжения всех ее способностей, и она была поглощена ею настолько, что не услышала стука. Дверь распахнулась, в каюту вошла миссис Дэллоуэй. Она не затворила за собой дверь, и в проеме были видны кусок белой палубы и синего моря. Конструкция фуги рухнула.

— Не позволяйте мне мешать вам! — взмолилась Кларисса. — Я услышала вашу игру и не смогла устоять. Обожаю Баха!

Рэчел покраснела и неловко сложила руки на коленях, а затем так же неловко встала.

— Слишком трудная, — сказала она.

— Но вы играли блистательно! Зря я вошла.

— Нет, — сказала Рэчел.

Она убрала с кресла «Письма» Каупера и «Грозовой перевал»[18] , тем самым приглашая Клариссу сесть.

— Какая милая комнатка! — сказала та, осматриваясь. — О, «Письма» Каупера! Никогда не читала. Как они?

— Довольно скучны, — сказала Рэчел.

— Но писал он ужасно хорошо, правда? — спросила Кларисса. — Для тех, кто это любит, — как он заканчивал фразы и все такое. «Грозовой перевал»! Вот это мне ближе. Я жить не могу без сестер Бронте! Вы их любите? Хотя, вообще-то мне легче было бы прожить без них, чем без Джейн Остен.

Она говорила вроде бы вполне беспечно, первое, что придет в голову, но сама ее манера выражала огромную симпатию и желание подружиться.

— Джейн Остен? Не люблю Джейн Остен, — сказала Рэчел.

— Вы чудовище! — воскликнула Кларисса. — Могу лишь простить вас. Скажите почему?

— Она такая… Она похожа на туго заплетенную косу, — с трудом нашла слова Рэчел.

— А, понимаю, о чем вы. Но я не согласна. И вы измените мнение с возрастом. В ваши годы я любила только Шелли. Помню, как рыдала над ним в саду.

Он выше нашей ночи заблужденья;
Терзанья, зависть, клевета, вражда…

Помните?

К нему не прикоснутся никогда.
Мирской заразы в вольном нет следа[19].

Божественно! А с другой стороны, какой вздор! — Она мимолетно оглядела каюту. — Я всегда думала, что главное — это жить, а не умереть. Я отношусь с большим уважением к какому-нибудь надутому старому маклеру, который всю жизнь день за днем считает деньги в столбик, а потом едет на свою виллу в Брикстоне, где у него дряхлый мопс — объект поклонения — и нудная маленькая жена, сидящая на другом конце стола, а еще он ездит на пару недель в Маргит[20]. Поверьте, я знаю таких множество. Так вот, они мне кажутся гораздо благороднее, чем поэты, которых все боготворят только за то, что они гении и умерли молодыми. Но я не жду, что вы согласитесь со мной!

Она сжала плечо Рэчел.

— М-м… — цитирование продолжилось:

Тревога, что зовется — наслажденье…

В моем возрасте вы поймете, что мир переполнен вещами, доставляющими радость. Думаю, молодые так ошибаются, не позволяя себе быть счастливыми! Иногда мне кажется, что счастье — это единственное, что имеет смысл. Я недостаточно знаю вас, чтобы говорить, но я догадываюсь, что вам стоило бы — при вашей молодости и привлекательности — уделять чуть больше внимания — да, я скажу это! — всему, что дарит нам жизнь. — Она огляделась, как бы добавляя: «а не только нудным книжкам и Баху». — Мне так хочется порасспрашивать вас, — продолжила она. — Вы меня так интересуете! Если я несносна, скажите сразу!

— И у меня… У меня тоже есть вопросы, — сказала Рэчел с таким жаром, что миссис Дэллоуэй пришлось сдержать улыбку.

— Вы не против прогуляться? — сказала она. — Воздух восхитителен.

Когда они вышли на палубу и закрыли за собой дверь, Кларисса засопела, как беговая лошадь.

— Ну не прекрасно ли жить?! — воскликнула она и потянула Рэчел за руку. — Смотрите, смотрите! Какое великолепие!

Берега Португалии уже начали терять свою вещественность, хотя суша еще была сушей, только далекой. Можно было разглядеть городки, рассыпанные в складках холмов, и тонкие пряди дыма. Селения казались очень маленькими по сравнению с огромными лиловыми горами позади них.

— Хотя, честно говоря, — сказала Кларисса, насмотревшись, — я не люблю виды. Они слишком бесчеловечны.

Они пошли дальше.

— Как странно! — с чувством продолжила Кларисса. — Вчера в это же время мы были не знакомы. Я собирала вещи в тесном гостиничном номере. Нам совершенно ничего не известно друг о друге, и все же — у меня такое чувство, будто я знаю вас!

— У вас есть дети, ваш муж был в парламенте?

— В школе вы не учились, а живете…

— С тетушками, в Ричмонде.

— В Ричмонде?

— Тетушки любят парк. Им нравится тишина.

— А вам — нет! Понимаю! — засмеялась Кларисса.

— Я люблю одна гулять в парке, но не с собаками, — сказала Рэчел.

— Конечно. Но некоторые люди — что собаки, да? — сказала Кларисса, будто угадывая какую-то тайну. — Но не все — о, не все!

— Не все, — сказала Рэчел и остановилась.

— Представляю, как вы гуляете в одиночестве. И думаете. Погруженная в свой маленький мир. Но будет иначе, вся радость впереди!

— Радость от прогулки с мужчиной? Вы об этом? — спросила Рэчел, испытующе глядя на миссис Дэллоуэй своими большими глазами.

— Я имела в виду не только мужчину, — сказала Кларисса. — Но и это будет.