печати восьмого сборника «Нови». Из цеха в знак протеста против действий редактора «Нови» П. Иртеля вышли Ю. Иваск, К. Гершельман, И. Борман. Б. Нарциссов и Б. Новосадов [29].
К.К. Гершельман сожалел о распаде Ревельского цеха поэтов[30], тем более, что к этому времени деятельность других русских литературных объединений в Таллинне почти замерла, и писатель оказался как бы вне литературного окружения. Закрытие газеты «Таллинский русский голос» (1932–1934) и прекращение выхода в свет сборников «Новь» привело к тому, что Гершельману в Эстонии негде было печататься: литературных журналов тут не было, а немногочисленные русские газеты очень неохотно публиковали художественные произведения. Единственным изданием, где Гершельман еще мог публиковаться, стал выходивший в Финляндии, в Выборге, «Журнал Содружества», печатавшийся на пишущей машинке, а затем тиражировавшийся на множительном аппарате. На страницах «Журнала Содружества» Гершельман опубликовал в 1935–1937 годах семь рассказов и миниатюр и два стихотворения.
К «компликациям» этого рода добавились еще и житейские, повседневные, «бытовые». В 1934 г. в Эстонии произошел переворот, приведший к установлению в стране авторитарного режима К. Пятса. Резко усилилась политика эстонизации, направленная, прежде всего, против русских. Жертвой ее стал и Гершельман: он лишился работы в Министерстве земледелия как не владеющий в достаточной степени эстонским языком. Гершельман попытался зарабатывать на жизнь трудом вольного художника, графика, работающего преимущественное сфере рекламы. К тому же на его попечении была уже и родившаяся в ноябре 1935 г. дочь Анна (это дало Карлу Карловичу материал для прекрасного рассказа «Начало»). Однако очень скоро стало ясно, что труд вольного художника не может обеспечить семью материально. Гершельман стал работать рисовальщиком на текстильной фабрике «Eesti Siid» («Эстонский шелк»). В его обязанности входило разрисовывать образцы тканей. Именно там, вдыхая день за днем ацетон, он заболел бронхиальной астмой, причем в тяжелой форме. Бронхиальной астмой Гершельман страдал до конца своей жизни.
При этом вновь и вновь повторялась старая ситуация, на которой Гершельман не раз останавливался в письмах к В. С. Булич:
«Если у каждого человека есть свое основное жизненное “горе”… то мое “горе” именно в отсутствии возможности заниматься делом любимым и интересующим и необходимость заниматься делами неинтересующими»[31].
Если верить собственным признаниям К. К. Гершельмана, к концу 1930-х годов он вообще перестал писать стихи[33]. Проза его по-прежнему интересовала, но возможностей для работы над прозаическими произведениями почти не было. Здесь надо еще учесть исключительную, редкостную в писательской среде самокритичность Гершельмана. Он считал, что у него нет «непосредственного поэтического дара»[34], что он слишком рационалистичен для поэзии. Свои прозаические вещи Гершельман перерабатывал, переписывал по нескольку раз — и всегда оставался недовольным даже последним вариантом текста: вносил исправления в беловики, не спешил отдавать свои произведения в печать даже тогда, когда такие возможности появлялись. Впрочем, в конце 1930-х годов их, собственно, уже и не было…
Мы мало что знаем и о занятиях К. К. Гершельмана в эти годы живописью. Можно лишь отметить, что в 1939 г. в Таллине вышла «Первая книжка для чтения после букваря» Е. Гильдебранда с его иллюстрациями. Ему же принадлежат обложки некоторых книг, в частности сборника стихов Б. Тагго- Новосадова «По следам бездомных Аонид» (1938).
Своеобразной отдушиной в той нелегкой и скучной жизни, которая выпала на долю К. К. Гершельмана, с одной стороны, была семья, дети — дочь Анна и сын Константин, с другой, — общение с немногими друзьями, в первую очередь, с Юрием Иваском, и переписка с Верой Булич. Ю. П. Иваск впоследствии не раз «веселой силою воображения» вспоминал в своих стихах и письмах вечера, проведенные им у Гершельманов в Нымме, когда они целыми вечерами беседовали о философии Бердяева, Федорова, о поэзии Блока. Осипа Мандельштама, о Достоевском.
Каким же запечатлелся Карл Карлович Гершельман в памяти его друзей и хороших знакомых эстонского периода жизни?
В сущности, это же отмечали и другие хорошие знакомые К.К. Гершельмана. «Я чувствовала в нем человека на редкость мягкого, глубокого и благородного, что вызывало к нему искреннюю и глубокую симпатию», — писала В.С. Булич (письмо к Е. Б. Гершельман от 27 января 1952 г.; хранится в архиве писателя). По утверждению П.М. Иртеля «Гершельман был твердым в словах и действиях человеком, “рыцарем во всех отношениях”»[37]. По словам Б. А. Нарциссова, «Гершельман был на редкость деликатным и приятным человеком, с прекрасными манерами и тактом русского офицера»[38].
***
Но вот наступил 1939 год. Началась Вторая мировая война. Еще в преддверии ее германские власти обратились к немцам, проживавшим в других странах мира, с призывом возвратиться на родину, утверждая, что в противном случае они не могут гарантировать жизнь и безопасность своих соотечественников за рубежом. Абсолютное большинство эстонских немцев, даже те, кто не сочувствовал Гитлеру и национал- социалистам, предпочло уехать nach Vaterland. Перед сложным выбором стал и К. К. Гершельман, бывший белый офицер, который не мог не понимать, что его ожидает в случае аннексии Эстонии Советским Союзом. Характерны мучительные размышления и колебания Гершельмана. В ноябре 1939 г. он писал В. С. Булич:
