показываться людям другим настроение портить и все-таки Савельев должен понимать что он ждет этой газетной вырезки и что характерно враги его помнят враги не забыли упоминают его имя в советской прессе только враги ругают а друзья где они в рот воды набрали жопа Савельев вторую неделю он ждет письма из редакции а если Савельев фотокопию в конверт положил передал Лицемерной Крысе а та специально не отправляет Денису будет большой подарок тетка приехала квартира маленькая как все разместятся Кира утверждает что Ленка не будет дома торчать конечно пойдет витрины облизывать дневать и ночевать в «Тати» если бы только облизывать ведь он миллионер что там осталось от «отступных» денег с Радио Ленке на кофту Ленке на юбку Алена за два года ничего себе не купила если купила то вначале пока он работал сущую ерунду успел собрать Лизке гардероб да через год через два все придется выбрасывать девочка вырастет вот что Денис делает с охотой так это боксирует с отцом ну еще футбол видимо не хочет чтоб относился к нему так же как к Лизке боится что он их перепутает удивительно вагон дернулся ни Лизка ни Алена не плакали держались молодцы если бы были слезы он был готов под колеса вида не подавал Алена это почувствовала завтра тот же вагон привезет из Москвы драгоценную родственницу на радость и ликование в Москве ведь как думают квартира есть машина есть холодильник полон значит у человека счет в банке как у Рокфеллера а ведь Кон когда-то писал хорошие книги о своих морских плаваниях он их хвалил на Радио Кон говорил что и ему нравятся его исторические романы цитировал а теперь в советском журнале дает отпор врагу сколько водки они в Москве выпили испугался что больше не выпустят за границу штаны потом в ванной отстирывал Кон и Жану Катала поднасрал а ведь как его любили в том доме меняются люди и в Союзе и здесь когда он парижской редакцией заправлял в Нью-Йорке его охотно печатали просили присылать еще сколько же он ждет этого проклятого чека хоть маленькие деньги но все-таки какая разница большие или маленькие нет таких денег Кира не смогла бы истратить
Говоров выругался, вскочил с постели, вышел в большую комнату. Тут пока сонное царство, но Денису время просыпаться. Да, несмотря на таблетку, Говоров завелся на полную катушку, уже не заснуть. Говоров прилип к оконному стеклу. На улице синело, голубело. Густел поток машин, ехали еще с зажженными фарами.
Из подъездов вываливались люди. Деловые, бойкие, целеустремленно к метро. Все спешили на работу.
Говорову предстоял день. Надо было обладать дьявольским терпением, чтобы жить.
II
За два года до ЭТОГО
Борис Савельев сказал:
— Я прошу тебя обязательно пойти сегодня вечером в университет на лекцию Абрикосова. Может, он даст нам интервью.
— А разве ты не идешь? — удивился Говоров.
— Иду, но хочу, чтобы мы были вдвоем.
С тех пор как с помощью Говорова Савельев стал координатором парижского бюро, у него, пожалуй, впервые прорезались начальственные интонации, и Говорова покоробило.
— Во-первых, это слишком жирно — двум корреспондентам идти на одну лекцию, мы и так завалены работой. Во-вторых, ты передашь Абрикосову привет от меня, и он с тобой по-другому будет разговаривать, может, согласится и на интервью. В-третьих, если бы Абрикосов хотел меня видеть, он бы сам мне позвонил. Я тебе объяснял сто раз: каждого советского человека перед поездкой за границу предупреждают, что вокруг него будут крутиться эмигранты, что возможны провокации. Если Абрикосов увидит меня, да еще с магнитофоном, ему будет крайне неудобно. Ведь в Москве мы были в хороших отношениях. А тут получается, что я собираюсь записать его выступление и передать по нашему Радио, на которое в Союзе очень плохо смотрят. То есть объективно я ему кидаю подлянку. Мое правило: ни с кем из советских не встречаться, если они сами этого не желают.
— Ну и гордый ты, Андрей.
— Это не гордость, а элементарное чувство собственного достоинства.
Все было так, но была еще одна тонкость. Последнее время советские не так шарахались от журналистов с зарубежных «голосов», некоторые даже соглашались на интервью, и получить такое интервью считалось успехом. Но пусть Борис набирает очки у начальства, тем более что он любит отличиться, — Говорову это не нужно, он помнит, как на встрече в Копенгагене Григорий Бакланов, главный редактор журнала «Знамя», дернулся, когда Говоров стал доставать магнитофон. Говоров это заметил и тут же застегнул сумку. Бакланов хоть не сказал ни слова, но дал понять: нельзя смешивать их старые отношения с нынешней службой Говорова. Потом в их главной конторе, в Гамбурге, шипели: дескать, что же Говоров не смог привезти ни одного интервью. Не то чтобы не смог — не захотел, ибо видел, что советские к этому еще не готовы. А упрашивать — значит унижаться. Этого нельзя было делать, ведь в Москве они были на равных. Странно, однако, что Борис, зная все это, настаивал. И знал он также, что у Говорова сейчас нет просто времени: Кира в госпитале, Лизка больна, он разрывается между домом и работой — какие, к черту, еще лекции в университете?
Весь вечер Говоров просидел в госпитале, убеждал Киру решиться на операцию. Врач объявил, что операция неизбежна. Но потом одна медсестра сказала, что это не очевидно и, может, надо продолжать курс антибиотиков, вдруг рассосется, а Кире только и нужен был повод отказаться — раз есть хоть два процента надежды, зачем спешить?
Договорились, что все решит завтрашний день. Говоров вернулся домой поздно, подавленный и усталый, и Алена его встретила словами: «Савельев просил срочно позвонить».
— Андрей, — сказал Савельев, — приезжай прямо ко мне, есть разговор.
Говоров подумал, что, наверно, Абрикосов у Савельева, идет советско-эмигрантское братание, не хватает лишь его для полного кайфа.
— Не могу, у Лизки температура тридцать девять. Алена уложила Дениса, валится с ног. Пейте без меня.
— Ты не понял, — сказал Савельев, — это серьезно. Я не хотел говорить по телефону, поэтому я и звал тебя в университет. Ладно, слушай. Завтра все твои ребята получат письма об увольнении. Весь твой отдел сокращают. Я не имел права это тебе сообщать. Но теперь уж все равно.
— О господи, — вздохнул Говоров, — очередной кретинизм американцев. Кажется, я догадываюсь. Ведь они оставили на Радио прежнее начальство, просто понизили и распихали по другим местам. Но надо свести с концами бюджет. Вот и придумали выход: чтоб сохранить чиновников-дармоедов, уволить журналистов.
— Ты тоже получишь письмо.
— Какое? Я-то тут при чем?
— Опять ты ничего не понял, — глухо произнес Савельев. — Сокращают весь отдел. Вместе с тобой.
Дальше были какие-то жалкие слова с обоих концов телефонного провода.
Г о в о р о в. Этого не может быть! После смерти Вики я же остался единственной престижной фигурой на Радио, единственным, кого знают и помнят в Союзе. И потом! За все годы работы я получал только благодарности. Как они могут увольнять так внезапно, по-воровски, не предупреждая? Или им надоело, что я с ними ругаюсь и спорю? Убирают человека, который отстаивает свое мнение? Они же знают, что у меня на руках две семьи. Я четыре года боролся за выезд Алены и Лизы. Что же мне теперь делать с девочками?
С а в е л ь е в. Я тебя отбивал как мог! Но это решение Пелла, а он никого не слушает. По новому
