давно заглохли в поворотах ущелья. Не было больше никакого движения.
Я находился здесь, поблизости от какой-то населенной местности. Меня окружали загадочные существа, которые и здесь и там по всей стране вели дикую, незнакомую мне жизнь.
После краткого отдыха, я оставил свой наблюдательный пункт и вновь отправился в путь.
Песчаниковая преграда, как я уже сказал, отделяет горную местность от равнины. Холмы за нею становятся более низменными и постепенно сливаются с равниной.
На северо-западной части неба выступают серые полосы. Хорошая погода скоро кончится, и снова будет нахмуренное дикое небо, дымящиеся облака, ветер и дождь.
Лес становится все реже и мельче. Кедры поднимаются здесь, словно жердочки, с редкою хвоей; они перемешаны тут с карликовой елью. Попадаются одиночные скрученные и недоразвитые экземпляры ивы и ольхи.
Осенние ветры, должно-быть, злобно распоряжаются в этих краях. От некоторых деревьев уцелели только остовы, голые пни без ветвей, с грубо обломленной верхушкой, словно ее срубил топор дровосека. И тут и там багрово-красные трясины. Прелый запах истлевших листьев. Сыро. Потом большие отдельные поросли странных обтрепанных деревьев.
Настоящий трамп среди лесного населения, бродяга, который решается доходить до самой непроходимой северной границы — сибирская пихта — растет здесь же.
Тут действительно настоящие дебри арктической Америки, где лес, как передовая рать бойцов, борется с беспощадной полярной пустыней. Начало тундры. Эта местность должна быть настоящим раем оленей и лосей.
Далеко, далеко передо мною на севере поднимается отдельная гора. Она встает неожиданно в виде узкого колокола. Я направляюсь к ней. Многочисленные дымки, поднимающиеся со всех сторон, говорят о том, что, я приближаюсь к заселенным местам. Я удваиваю осторожность.
Мне хотелось сварить себе рыбу, пойманную недавно в ручье. Прислонив ружье к ближайшему дереву, сложил я свою ношу и, взяв примус, хотел принести воды. Но едва я сделал два-три нерешительных шага, как почва исчезла под моими ногами. Раскрылось черное отверстие, я вскрикнул, полетел в какую-то яму, тяжело ударившись виском о что-то твердое, и потерял сознание.
XXI.
Первое ощущение, которое я начал испытывать, когда пришел в себя, было ощущение сырости. Водяная пыль падала на меня через узкое овальное отверстие, в которое проникала также жалкая полоска пепельного полусвета.
Потом я инстинктивно почувствовал, что я не один. Повернув голову, я увидел два блестящих зеленых глаза, глядевших на меня из мрака.
Я попытался подняться, но почувствовал боль в правом плече и тяжесть в голове. Но что меня обеспокоило больше всего, когда я немного двинулся всем телом, — это тупая боль в колене правой ноги.
Я увидел, что лежу на дне искусно выкопанной ямы, глубиной до двадцати футов, с суживающимися кверху боками. Среди ямы были врыты два крепких, заостренных кверху кола. Яма была прикрыла с удивительным искусством покрышкой из ветвей, листвы и мха, на которые был насыпан тонкий слой земли.
Дикие охотники этой страны вырыли ее для ловли крупных зверей, вероятнее всего, мамонтов. Утомленный, в состоянии отупения от долгого пути, я не заметил приготовленной ловушки и слетел в нее.
Я упал прямо подле кола. Еще бы пять сантиметров, — и я повис бы на нем. Я вздрогнул, поглядев на торчащее острие, покрытое старыми засохшими следами крови.
Потом я обратил внимание на два горящих глаза, все время без-устали неподвижно глядевших на меня из противоположного угла. Мое зрение понемногу уже свыклось с полумраком, и я разглядел, что это был большой волк, настоящий арктический волк, почти белый, с густой шерстью и высокими передними ногами, благодаря которым некоторые натуралисты дали ему название полярной гиены.
Я искал взглядом оружия, но его здесь не было. Падая, я расжал руки, выронил браунинг, который я нес в руке. Только большой примус с треском слетел со мной в ловушку.
Мое неожиданное падение и грохот примуса подействовали на хищника так, что он не решался напасть на меня, пока я лежал без сознания.
Нельзя было и думать выйти из ямы без чужой помощи. Но не мог я рассчитывать и на то, что кто- нибудь из охотников придет осматривать ловушку прежде, чем я не умру с голода или не буду растерзан исголодавшимся зверем.
Я думал, что необходимо покончить с волком, чтобы его мясом поддержать свою жизнь. Да и само животное чем дальше, тем будет голоднее, а с голодом будет расти у него и отвага.
Я осторожно поднялся и сел. При этом я снова почувствовал сильную боль в колене.
Мой компаньон, казалось, обеспокоился. Он выгнулся, съежился. Потом приложил уши, ощерился и показал ряд зловещих зубов.
Я пододвинул к себе единственное оружие — свой примус, который лежал от меня на расстоянии руки. Замечательная мысль блеснула у меня в голове. Как только волк впадал в беспокойство и проявлял намерение оставить свой угол, я тотчас начинал бренчать и барабанить в несчастный примус, — барабанить с таким воодушевлением, как негритянский фанатик, и результаты были поистине великолепны с поджатым хвостом неприятель затихал в своем углу.
Эта игра сначала меня развлекала, потом стала утомлять. Я страдал от жажды, а колющая боль в колене давала себя знать все чаще и чаще. Я заметил, что дремлю, а очнувшись, вдруг увидел своего компаньона крадущимся ко мне, словно тень, с ощетинившеюся шерстью и горящими глазами.
Возможно, что волк был в яме уже несколько дней, и голод донимал его.
Я понял, что находиться дальше в том же положении невозможно. Необходимо на что-нибудь решиться. Приближается момент, когда бренчание примуса — единственное мое средство самозащиты — изменит. Зверь привыкнет к нему. Самым лучшим будет разбить этим аппаратом в удобную минуту зверю голову. Это будет отчаянная попытка, но в сущности не остается ничего больше.
Грязные струйки текли со стен; были сыро и холодно. Мне вздумалось кричать, чтобы обратить на себя внимание какого-нибудь живого существа, находящегося поблизости.
Прошло уже много длинных часов; целых полдня; начиналась другая половина. Мне было холодно.
Одно время я слышал какие-то тяжелые шаги вблизи ямы. Земля тряслась, кусты ломались. Какое-то существо сопело и фыркало, как будто со злобою обнюхивая землю. Вдруг все утихло.
Напрасно я ломал голову, как мне выбраться отсюда. Я до сих пор не решался встать на ноги, так как меня беспокоило колено, и я боялся, чтобы не бросился на меня волк.
Вдруг я вздрогнул всем телом — волк ни с того ни с сего принялся выть. Он сидел, прижавшись к стене; подняв голову, с закрытыми глазами и напряженным видом издавал он жалобный вой. Я в отчаянии схватил кусок глины и бросил ее в проклятого музыканта.
Опять прошло несколько бесконечных часов. Я снова впал в тупую оцепенелость. Но тут поведение зверя обратило на себя мое внимание. Им овладело беспокойство.
Он поднял свой нос к отверстию ловушки и ощетинился. И тогда, не слышав пред тем ни малейшего шелеста, я увидел, как кто-то появился в светлом кругу на краю ямы.
Это была человеческая голова.
Никогда, даже в самом страшном сне, не видел я такого лица, да и не увижу уже больше. Дикая путаница косматых черных волос, под которыми исчезал низкий лоб. Плоский широкий нос и большой выдавшийся рот с толстыми губами. И почти полное отсутствие бороды. — Вот что заметил я при первом взгляде. Но самым удивительным были глаза. Они сидели глубоко, как в темных пещерах, жгучие и неспокойные, а над ними выдавались два сильных полукруга надглазниц. Чем-то невыразимо звериным
