самомнение, но Я по определению бессмертен.
Я заметил, как вчера, сидя на террасе кафе на Площади, ты рассеянно следил взглядом за несчастным калекой, который каждый день, опираясь на инвалидные ходунки, останавливается около тебя, надеясь разжалобить и выпросить несколько монеток. Его скособоченная голова, смотрящие в разные стороны глаза и стекающая из приоткрытого рта слюна не вызвали у тебя ни слезинки жалости: к тому, что часто повторяется, привыкаешь, оно уже не производит впечатления. Этот закон распространяется и на Меня: Мне скучно смотреть на ваши несчастья и вашу жестокость, потому что Я вижу их уже много веков подряд. Поэтому Я придумал вечность - не для того чтобы высокомерно распределять поощрения и наказания, как своевольное и гневливое божество, а для того чтобы собрать в одном месте всё то, что нагоняет безграничную скуку».
***
«Горная цепь перед тобой - это театральный занавес; откинь его и ступи внутрь. По другую сторону занавеса лежит мир, о котором ты мечтаешь и в который стремишься - скалистый, дикий, обожённый солнцем, вылепленный четырьмя стихиями. Ты угадал этот мир - сначала в причудливом, вулканическом пространстве Гауди, потом в холодном лунном безлюдье Большого Эрга[6] и в необозримых дюнах Тарфаи[7]. Всё голо там, там ничего не растёт и тёплый человеческий след не смягчает мрачного и безыскусного великолепия этого мира. Вот уже миллионы лет крошечная звезда, которая обогревает вашу планету, появляется и исчезает перед пустым амфитеатром. Все цвета и оттенки спектра принимают участие в величественной финальной сцене, поставленной только для тебя. Ты будешь там единственным зрителем, если избавишься от имущества и привязанностей, которые удерживают тебя на этом крошечном островке.
***
Чего ты ждёшь? Думаешь, ты всегда будешь смотреть на бой быков из-за барьера и никогда не окажешься на арене?
Худшее из того, что могло с тобой случиться, уже случилось - ты живёшь без нее, вдали от неё, и она отходит, становится всё меньше и меньше. Оставь необходимые распоряжения тем, кто ухаживает за тобой и за этими детьми, которые с жестокой непосредственностью забудут тебя, чтобы жить дальше. Не цепляйся за то, с чем ты всё равно скоро расстанешься, - чем меньше привязанностей, тем легче переход.
Послушай, не прикрывайся своей глухотой: ты попал на Меня в хорошую минуту, и Я говорю с тобой искренне. То что ты оставляешь здесь - твоя повседневная жизнь, благополучная старость, - не идёт ни в какое сравнение с тем, что ждёт тебя там. Перед тобой одним будет простираться туннель света. Вместе со Мной ты перенесёшься за Белые горы, оставишь позади вершины Мглистых гор[8], где по ущельям и низинам струится зло, которое Я заботливо обучил и вооружил. Против него бессильны самые совершенные смертоносные орудия, потому что Я клонирую новых злодеев, обладающих той же жаждой разрушения. Разрушать - вот к чему вы тупо стремитесь, и так было ещё до того, как вы выдумали Меня. Глядя на экран телевизора, ты ужасаешься, но за этим ужасом есть красота, скрытая занавесом. Ступи за него и растворись в её созерцании. Я буду там, чтобы закрыть скобки между ничем и ничем. Мой голос загрохочет в вышине, как в неправдоподобной библейской сказке, и Я скажу тебе, мертвецу, как уже говорил когда-то (говорят, что говорил): «Встань, иди».
V
И вот наступил день, когда он решился. Он отправился на остановку маршрутного такси, никому ничего не сказав; только оставил домашним коротенькую записку на местном наречии, чтобы его не ждали ни к обеду, ни к ужину, что он уезжает далеко. Сев на переднее сиденье, он терпеливо ждал, пока соберутся остальные пассажиры, и украдкой разглядывал лица крестьян, их детей и плетёные корзины через зеркальце водителя. Последними подошли два молодых парня; один из них сел рядом, а руку закинул на спинку его сиденья. Такси отъехало, и, зажатый между водителем и молодым парнем, он смотрел на предместья желтовато-розового города и прощался с ним, стараясь не поддаваться грусти расставания. Решение его было бесповоротным, поэтому ни о каких чувствах не могло быть и речи. Его прошлое было отменено, он стал чистым листом бумаги. Он существовал только сейчас и здесь, а мир его сжался до размеров грязной кабины такси. Он смотрел на лежавшую за окном равнину со смешанным чувством скуки и отрешённости, прикидывая, сколько километров осталось до выбранного им горного массива. Сидевшие сзади пассажиры изредка переговаривались шёпотом, но общего разговора никто не начинал. Краем глаза он видел профиль водителя, сигарету у него во рту и висящие на переднем зеркале чётки с обязательной десницей Фатимы. В машине было душно и тесно, но никто не отпускал обычных замечаний о засухе, пропавшем урожае или об оставляемых крестьянами деревнях. Всё шло согласно заранее продуманному сценарию, где не было места пустым разговорам и вежливым условностям.
Потом он задремал. О чём разговаривали пассажиры, пока он клевал носом? О своих делах или о сложном положении в стране? О том, кто был этот похожий на испанца чужеземец, ехавший вместе с ними? «Он говорит по-нашему, - шёпотом сказал водитель. - И у него с собой ничего нет, только бутылка минеральной воды». Впрочем, он не был уверен, что они вообще о чём-то говорили, пока он дремал. До порта оставалось немного, но плотные тучи закрывали равнину, за которой лежало море. Когда они начали спускаться по извилистой горной дороге, небо прояснилось. Пассажиры курили сигарету за сигаретой и выглядели усталыми. Он же, напротив, был очень бодр, и ему не терпелось как можно скорее оставить позади этот предпоследний этап его странствий. Оставалось пересесть на другую маршрутку, которая довезёт его к месту назначения, и он хотел оказаться там до захода солнца.
Всё получилось так, как ему мечталось. Другое маршрутное такси стояло с уже включённым мотором, и пассажиры, обречённо вздохнув, потеснились, чтобы он мог сесть. В такси ехали старики, женщины и дети; они украдкой поглядывали на него, но ни о чём не спрашивали. Казалось, одно его присутствие и непонятная цель поездки сами по себе внушали уважение. Он предупредил водителя в голубой чалме, что попросит его остановиться посреди дороги, в нужном ему месте. Знал ли он название деревни? Там нет деревни, это пустынное безлюдное место. После его слов в машине повисло молчание, и он сделал вид, что разглядывает деревушки и отдельно стоящие домики, лепившиеся к подножиям гор. Он думал о репье с поломанным, искорёженным стеблем, $4 увядшими цветками, раздавленными тяжёлой повозкой. Встреча, которую он так долго откладывал. была близка, и это будоражило его, заставляло сильнее биться сердце.
***
Они приближались к желтоватой каменистой пустыне, к мрачным, скалистым и неприступным местам. Огненный солнечный диск высвечивал причудливые очертания горной гряды, напоминавшей притаившийся за каменными укреплениями надменный, поражающий воображение путника город. Огромные каменные глыбы, пересечённые то тут, то там разноцветными горизонтальными прожилками, были похожи на пирамиды с блестящими гранями, и нигде не было никакой зелени. Очевидная геометрическая безупречность пейзажа наводила на мысль о том. что тут не обошлось без вмешательства искусного художника. Чуть дальше каменные прожилки образовывали совершенную по точности вертикальную композицию - казалось, что сотворивший эти места до мельчайших деталей продуман и просчитал цветовую гамму, соотношения размеров, учитывая при этом, что смотреть на композицию будут из низины, где проходила ухабистая дорога. Сколько веков ушло на то чтобы отполировать грани каменных глыб, согласовать между собой все объёмы, выткать хитросплетения различных планов, чтобы и неверном сумеречном свете образовался огромный амфитеатр?
