слабоверующий, но я вас поцелую, только не здесь, на улице, а дома. Приглашаю вас отведать кулича и пасхи. Если это, конечно, не скомпрометирует вас как немецкого офицера.
Я был тронут и возбужденно ответил:
— Спасибо за приглашение, оно меня не компрометирует, потому что я был и остаюсь русским офицером, присягнувшим своему царю.
Мы поднялись на второй этаж в небольшую двухкомнатную квартирку. Хозяйка зажгла лампадку перед иконой, поставила самовар и стала накрывать на стол. Достав из буфета хрустальный графинчик, разлила содержимое в рюмки, сообщив, что это рябиновая настойка, осталась от папы. Он после операционного дня снимал рябиновой напряжение.
Наталья Васильевна пригласила к столу и, подняв рюмку, пожелала здоровья всем верующим, а затем, поцеловав меня, вдохновенно провозгласила:
— Христос воскрес!
Я ответил, как положено, и поцеловал ее в губы.
Мы пили чай, угощались куличом и пасхой, вспоминали близких и празднование в родительском доме.
Обратив внимание на стену, где висела гитара, я спросил:
— Это ваша? Вы играете?
— Я играю плохо, для себя только. Папа любил, играл и пел хорошо. А вы играете?
— Как умею, иногда аккомпанирую себе под песню.
— Тогда сыграйте и спойте, ведь сегодня праздник.
Я снял гитару, осмотрел — она была в хорошем состоянии, только немного расстроенная. Я взял несколько аккордов и сказал:
— Заказывайте.
— Если знаете старинный романс «Гори, гори, моя звезда», сыграйте. Его любил петь папа, вспоминая и тоскуя по маме.
Я спел, как мог, с душой. Наталья Васильевна, утирая влажные глаза, тихо прошептала слова благодарности. Затем, попросив у меня гитару, она вдохновенно нежным грудным голосом спела про синенький скромный платочек. Я понял, что Наталья Васильевна пела в память о погибшем женихе.
Время подходило к вечеру, и мне пора было возвращаться. Я искренне поблагодарил Наталью Васильевну за прием, за радость знакомства с ней. Прощаясь, она спросила:
— Вам далеко добираться до места? Вы ведь без оружия, в дороге будете чувствовать себя неуверенно.
Я поблагодарил за заботу, сказав, что пойду на Западную Кольцевую улицу, там возьму машину и доеду до места.
— Да, это недалеко, там стоит немецкая команда. Меня приглашали туда из комендатуры переводить допрос, когда у них там заболел переводчик. Ну, храни вас Господь. — Она перекрестила меня и сказала: — Будете в городе — заходите в гости, споете еще. У вас приятный баритон, напоминает голос папы. Приходите, буду рада!
В своей сумбурной жизни я видел много разных женщин и только сейчас полюбил впервые. Я уходил от Натальи Васильевны под глубоким обаянием ее красоты и божественной, искренней доброты, с которой мне до сих пор не приходилось встречаться. На сердце было легко и празднично от прикосновения к внешнему и внутреннем богатству этой женщины.
Подходя к Западной Кольцевой, где располагалась абверкоманда, я начал размышлять: чтобы продолжить знакомство и желанное общение с Натальей Васильевной, по заведенному порядку я обязан не только доложить о знакомстве начальству, но и проверить Наталью Васильевну в контрразведке на ее благонадежность и лояльность к немцам.
Жесткие требования о проверке лояльности и благонадежности перед немцами особенно касались местных гражданских лиц, работающих в немецкой администрации. Работая в комендатуре, которая организовывала и руководила сельскими управами и старостами деревень, Наталья Васильевна бывала в сельской местности, пораженной партизанским движением. А в контрразведке знали, что некоторые старосты помогают больше партизанам, чем немцам. Я не исключал, что офицеры контрразведки могли привлекать переводчицу к сбору сведений о каких-то лицах. Но, судя по отрицательному отношению Натальи Васильевны к немцам, которое она особенно не скрывала от меня, я считал это маловероятным. Тем более ее суровое осуждение меня в грехопадении за службу в немецкой армии свидетельствовало о многом: не только о ее взглядах, но и о моей судьбе и жизненном выборе.
Такая суровая оценка не обидела меня, но психологически заставила размышлять и вернуться к настроению и мыслям, возникшим в связи с тяжелым поражением немцев под Сталинградом. Разгром и пленение целой армии, ее штаба во главе с командующим фельдмаршалом Паулюсом ошеломили не только немцев, но и весь мир. Германская армия утратила стратегическую инициативу, а иллюзорная эйфория непобедимости была развеяна в прах.
Впервые тогда у меня возникло радостное состояние души и гордость за русского солдата и русских полководцев. И тогда же я впервые серьезно задумался о себе.
В штабе абверкоманды я доложил о знакомстве с Мезенцевой и попросил дать ей характеристику. Мне ответили, что Наталью Васильевну контрразведка и служба безопасности перед зачислением на работу и позже тщательно проверяли, но никаких порочащих сведений о ней не получили. Она благонадежный и добросовестный работник, и ее услугами команда охотно пользуется, когда их переводчик занят или болен.
На мой вопрос по телефону в комендатуру: «Как вы оцениваете мою новую знакомую, а вашу переводчицу?» — комендант мне ответил: «Наталья Васильевна превосходный, квалифицированный сотрудник. Она моя правая рука в работе. Я вас поздравляю, господин обер-лейтенант, с приятным знакомством».
Вся эта информация о Наталье Васильевне приободрила и обрадовала меня. Но раздражало настроение и услышанные суждения офицеров команды. От траурной депрессии по случаю поражения вермахта под Сталинградом они успели оправиться и сейчас восторгались мудрым решением фюрера сковать большие силы русских путем упорной обороны и гибели 6-й армии в Сталинграде и тем самым стабилизировать южный участок Восточного фронта, а значит, и спасти Германию от проигрыша войны. Офицеры, как всегда, самоуверенно надеялись и верили, что Гитлер вырвет у русских стратегическую инициативу и к лету разгромит их на Курской дуге, куда уже перебрасывается 18 дивизий 9-й армии со ржевского выступа.
По приезде к себе в «Особый лагерь МТС» я доложил Больцу о моем пасхальном дне и знакомстве с Натальей Васильевной.
Больц ответил: «Приглашай ее к нам посмотреть новый кинофильм. Я выпишу постоянный пропуск».
К этому времени в соответствии с приказом Гитлера о подготовке под Орлом и Курском наступательной операции, в котором фюрер самонадеянно провозгласил: «Победа под Курском должна явиться факелом для всего мира», началась лихорадочно поспешная вербовка и обучение диверсионной агентуры из числа военнопленных. Вербовка в массовом количестве проводилась по стандартной методике. К лету 1943 года было набрано и обучено более четырехсот агентов-добровольцев. Все они размещались по ротам в казармах «Особого лагеря МТС», носили немецкую форму со знаком российского триколора, имели звания РОА. С ними занимались немецкие инструктора и преподаватели. Много времени отводилось на идеологическую обработку русскими пропагандистами из РОА. Два-три раза в неделю нам показывали немецкую кинохронику, иногда — художественные фильмы с переводом на русский язык.
Особенно большое внимание уделялось показу документальных выпусков берлинской кинокомпании УФА, которую опекал лично Геббельс. Эти выпуски считались пропагандистской классикой, так как проповедовали военную мощь Германии и победы вермахта в Европе. Начиная с 22 июня 1941 года фронтовые операторы наснимали огромное количество однообразных, но эффектных кадров о разгроме Красной Армии. Но если фильмы о победе над Францией заканчивались триумфальным парадом в Париже, а над Польшей — в Варшаве, то в фильме «Поход на Восток» планируемый парад вермахта на Красной площади Москвы снять не удалось. Просмотрев этот фильм, агенты-добровольцы отпускали ядовитые
