— Знаю.
— Что она за человек?
— Человек как человек.
— Замужем?
— Нет пока.
— Пока?
— Вроде, переписывается с кем-то. Ждет. Давно.
— Сколько ей лет?
— Постарше меня… — Тонин мимолетный, но выразительный взгляд сказал ему, что расспросы эти не худо бы объяснить.
— Понимаешь, мне показалось, что я ее встречал. Там, дома у себя. Дважды.
— Мало ли одинаковых лиц, — со вздохом проговорила Тоня.
— Да, конечно…
Атмосфера их встречи стала угнетать его. Даже разговор о Полине, — хотя в глазах Тони и отразилась тень ревности, — казался уверткой, сознательным уходом от главного. Во всем была натянутость, даже в новом наряде Тони; все было похоже на молчаливый сговор двух игроков; вся эта спокойность, невозмутимость, внешняя деловитость обнаруживали позу — то есть без театральности все-таки не обходилось. Безропотность и покорность Тони, ее кивки, вздохи, взгляды, даже ревность к Полине казались ненатуральными — в них угадывался упрек ему, и он понимал его обоснованность, и это его тяготило.
— А Лестера Ивана Андреевича ты тоже знаешь?
— Его все знают.
— Он правда по паукам погоду предсказывает?
— Ага.
Он наконец, не выдержал, взял ее за руки, повернул к себе.
— Ты понимаешь, что происходит?
— Ага, — ответила она еле слышно.
— Происходит, что я оставляю тебя! — Он проговорил это нервно, резко и достаточно громко.
Она испуганно сжалась, быстро посмотрела на дверь, попыталась освободиться из его рук.
— Не надо…
— Я же оставляю! Оставляю!
— Я понимаю…
— Ты считаешь, что все в порядке вещей?
— Не знаю… — Она всхлипнула, отвернулась.
Это было совсем неожиданно. Он обнял ее; она уткнулась в его плечо.
— Прости меня… Сам не знаю, почему… Я объясню…
Она кивала, всхлипывая. Потом она пошла в ванную приводить себя в порядок. «Идиот», — сказал он себе.
…Потом он убедительно и разгоряченно толковал ей, что если очень хорошо пораскинуть мозгами, то никакой поездки ему ни черта не нужно, все — блажь, вывих, и по-настоящему только ее одну, милую и добрую Тоню, ему, может быть, и нужно — с чистым сердцем он может заявить, что таких, как она, не встречал… А спустя несколько минут, уже доказывал, что и это, скорее всего, блажь, потому что разве он нужен ей, разве может быть нужен, ведь она о нем не имеет никакого представления, не знает, что он за птица, какая каша у него в голове…
Он устал, выдохся, измаялся, видя, что так ничего и не смог ей объяснить; но молчание было еще мучительнее, и он вдруг заявил, что не удивится, если после всего, что он тут наплел, она встанет и уйдет, — это было бы закономерным, справедливым, поистине «зачем зря пустоголубить»… И почти без перехода он стал уверять ее, что ему все-таки не хочется, чтобы она уходила, хоть он и наплел и хоть ехать надо так или иначе. И еще он уверял ее, что после поездки вернется и, может быть, вообще больше не уедет из Долгого Лога.
Мало-помалу оба успокоились.
Он сказал, что вчерашнее платье шло ей больше — в нем она была непосредственнее. Она не согласилась; «Ну да, как деревенская дурочка». И он увидел, что это — просто отговорка, и когда стал искать, зачем ей такая отговорка, догадался, что она сегодня не хотела перед ним молодиться, а стремилась выглядеть старше, чтобы больше подходить ему, то есть чтобы не бросалась в глаза, не смущала его разница в их возрасте. Когда такая догадка осенила его, он уставился на нее, как будто увидел в первый раз, и подумал, что, может быть, ему и в самом деле не следует никуда ехать, что на его месте уехал бы разве круглый болван. «Чего ты ищешь, чего тебе еще искать?!»
Она дотронулась до его бороды.
— Не могу привыкнуть… Так щекотит… — И то ли опять всхлип у нее вырвался, то ли это был смешок.
— Привыкнешь, — сказал он.
— Не обещайте ничего, — прошептала она. — Хорошо?
— Хорошо. — Надо было менять направление разговора, и он спросил про доктора Морозова — это было запланировано.
— Слышала, — ответила она.
— Что ты слышала?
— Что был такой. Давно. Пропал в тайге. Бабушка рассказывала. Очень хороший, говорит, был врач.
— А что бабушка еще рассказывала?
— Да ничего, вроде… Ей самой рассказывали.
— А что он на Сонную Марь ходил, ты слышала?
— Нет.
— Так, — сказал он. — Ехать надо во что бы то ни стало.
— Как вам надо, так и делайте, — сказала она.
Он подумал, что Тамара никогда бы так не ответила. И никогда бы она не стала приспосабливать свой наряд к наряду или состоянию мужа. И никогда в ней не было ни тени кротости или безропотности, она всегда была «творческой личностью», и это было для нее главным. «Знаешь, Герман, можно или сполна любить, или сполна творить…» Как будто ученый — «не творческая личность»… Да, она всегда была слишком занята собой…
— Она вам понравилась?
— Кто?
— Полина.
— «Понравилась» — не то слово. — Он чувствовал, что может быть совершенно откровенным. — Она меня заинтриговала. Давно. С первой встречи. Еще там, дома.
Тоня тихо засмеялась.
— Так это ж была не она.
— Может быть и не она, не знаю. То, что с ней связано, не укладывается в нормальные рамки.
— По-моему, она колдунья. У нее такой взгляд. — Тоня продолжала смеяться. — Не зря про нее говорят, что она взглядом может остановить автобус.
— Кажется, скоро я в это безоговорочно поверю. Ты говорила, что она переписывается с кем-то. Что тут особенного? Мало ли кто с кем переписывается.
— Ну да, ничего вообще-то особенного нет. Но у нее получается особенное. У нее все особенное. Переписывается-переписывается, потом раз! — и поехала куда-то. Вот нет ее, нет несколько месяцев, а то год и больше, потом — опять появляется, и опять — письма. Странная она…
«Много странного, — подумал он, — слишком много странного в последнее время. А Долгий Лог — прямо-таки средоточие странностей. Тут Андромедов прав, хотя он говорил про „интересных людей“, — что для него „интересно“, то для обычного человека не может не быть „странно“. Ну разве не странно, что я сейчас обнимаю Тоню? Кто она, откуда, как, почему — невозможно ответить. Еще неделю назад я в себе и предположить не мог этих готовностей… Может быть, я сам стал
— Я чувствую себя первоклашкой… Решаю уравнение с одним неизвестным; и ничего не выходит… Или я сам не знаю, что решаю?
— У меня по арифметике было пять.
— А у меня три… А по грамматике два… А еще у нас было чистописание, так тут — тушите свет…
— А у меня по истории тоже было пять… Вот только по физкультуре…
— Прыгать-скакать не умела?
— Умела. Но стеснялась… Он всегда так смотрел на девчонок… Ну знаете, как смотрят иногда…
— Кто?
— Да физкультурник…
— Морду б ему набить…
— А ему в прошлом году и набили. Уволился.
— Кто же это такие молодцы?
— Да Николай Юрьевич! В газете пропесочил так, что…
— И тут успел… Откуда он здесь взялся-то?
— Приехал года три назад. После института. Говорит, понравилось, вот и остался… Господи, как время летит…
— Уж не была ли ты в него влюблена?
— Нет. Влюблена не была…
В темноте ему чудились ее длинные глаза, которые, конечно, теперь не были настороженными, а были такими же мечтательными, как и ее голос.
