— Он знает, где она, как до нее добраться?
— Ниче ен не знаить. И никто не знаить. Но ен найдеть, ен у меня такой.
— Ты не куришь? — спросила Вера.
— Боже избавь, ето у нас не положено. Срам-то! Ето городские — им че, им усе можно, усе нипочем.
— Жаль.
— А ты че, курить захотела?
— Захотела.
— Противно ж.
Вера встала.
— Ты куда? — Горбунья продолжала сидеть.
— Холодно стало. Не бойся, я никому не расскажу.
— Ну во…
Вера сделала несколько шагов, обернулась.
— Тебя как звать?
— Лизой.
— Хорошее имя, — сказала Вера и пошла.
4
Визин вышел из дому, увидел возле палисадника на скамейке хозяина, подошел. Он двигался осторожно, прислушиваясь к своему телу, бережно переставляя ноги, старался не сгибать спину, когда садился.
— Полегчало? — спросил Константин Иванович.
— Вроде.
Небо было сплошь в рваных, быстро бегущих тучах; дул прохладный влажный ветер. Смеркалось. Вся живность с улицы исчезла. Оглядев поочередно «женский» и «мужской» дома, Константин Иванович сказал:
— Че-то ваших девок не видать. Похоронилися.
— Они не мои, — сказал Визин.
— А чьи? — Константин Иванович иронично посмотрел на него. — Как-никак экспедиция.
— Экспедиция, — повторил Визин с досадой. — Просто случайно сошлись совершенно случайные люди.
— Интересное дело, — сказал хозяин. — Уже лет с десятка два, как помню, нет-нет ды заявляются какые-нибудь и про Марь спрашивають. И откудова люди про наши байки узнають? Придуть, потаскаются по тайге, покормють мошкару и — назад. А теперича, вишь, и наука заантересовалася. Ну наука — ладно. А простой-то народ? Им какого хрена тама нада, а, Петрович?
— Любопытство, — ответил Визин. — А может, кто и золото найти надеется.
— Золото?!. Какое ж тута можеть быть золото?
— Попробуй, объясни людям… А другой вполне серьезно верит, что оставит тут свое горе.
— Дык ета ж совсем дураком нада быть.
— В последнее время все особенно заразились доверием ко всяким легендам и преданиям. А наука и помогла им заразиться.
— А уласть куда глядить?
— У власти другие заботы.
— Оно конешно. — Константин Иванович вздохнул. — Один, помню, пришел с горем: корова дохлого отелила. Помаялся, беднай, неделю по тайге мотался. И усе, понимаешь, зря.
— Вот вы бы, Константин Иванович, и объяснили бы им, — Визин кивнул на дома напротив. — И им, и всем, кого сюда заносит. Чтоб напрасно в тайгу не лезли.
— Думаете, поверють? Не-а… И че объяснять-то? Че я знаю, то и вы знаете, и товарищ ваш молодой. И отец мой больше не знал. И дед. А про баб и говорить нече: услышуть, помню, про Марь, и сразу креститься.
— Это бы и объяснили.
— Без толку.
— Вы говорите, женщины боялись. А чего они боялись?
— Ну — бабы! Им как че, так боженьку поминають.
— Но Все же почему поминали, когда про Марь заходило?
— Дык болтовня ишла разная… Морок, нечистое место.
— А откуда это было известно?
— Спокон веку было известно.
— Значит кто-то первый такие вести принес. Кто-то, значит, там побывал, что-то такое узнал, если такие слухи пошли.
— Ето, Петрович, никому не известно. Никто не помнить.
— А Варвара Алексеевна Лапчатова?
— Ну — Варвара! Варвара — особ статья, как говорится. Ведьма она была, скажу я вам.
— Лечила, говорят.
— Лечила, правильно. И роды принимала. И усе такое женское. Как че бабы к ей. Бегать бегали, а за глаза — ведьма. Мою вон спросите. «Ведьма», скажете. А тоже бегала. Ды зря бегала, — закончил старик; горечь в его тоне была привычной.
— Понимаю, — сказал Визин.
В окне «женского» дома появилась темноволосая голова; она устроилась в профиль, но то и дело поворачивалась и смотрела на Визина. Ему стало неприятно, он сел так, чтобы не встречаться с ней глазами.
— Маргарита Андреевна, значить, — сказал пасечник, довольный, видимо, что запомнил мудреное имя женщины. — Усе седня про здоровье ваше спрашивала. Заботилася.
— Очень ей признателен… А мазь ваша и в самом деле знатная. Думал, что уж залягу, так залягу. А вот!.. Надо бы рецепт записать, Константин Иванович. Если не секрет.
— Ды че тама… Перга ды вощина. Ды маточное молочко. Старуха моя вам расскажеть.
Из-за угла вышла горбунья, потопталась, потом сделала вид, будто что-то высматривает на земле.
— Пошла у хату! — негромко, но жестко произнес Константин Иванович, и дочь как ветром сдуло.
— Интересно, — сказал Визин, — где этот человек, который туда направился? — И кивнул в сторону леса.
— Шатается иде-нибудь.
— Надо бы ему, кажется, и возвращаться. Вроде, пора, а?
— Вроде б…
— Зачем он пошел? — спросил Визин, обращаясь как будто к самому себе. Что его вынудило? Может быть, тоже корова дохлого отелила? И что он знал?
— У такых, Петрович, коров не буваить. Усе, че есть, на ем и у ем. Бродяга, черти его задери, сразу видно.
— И один…
— А то как! Бродяга усегда один.
— И все-таки куда он направился?
— Туда. — Константин Иванович махнул рукой в сторону заката. — Куда ж еще…
— Значит, наобум?
— Значить, так.
Прошла Вера; она спешила, лицо ее было сосредоточенным и целеустремленным. Не замедляя шага и не глядя, она бросила:
— Скоро будет гроза.
«А какого дьявола ей там надо? — чуть ли не со злостью подумал Визин. Что она-то там потеряла? В автобусе была, как вареная, а тут — прямо-таки марширует, и тон пехотного старшины. А может быть, — тут же подумал он, предгрозовая обстановка и вызвала такое перерождение? Они ведь, эти истерические натуры, особенно чувствительны к атмосферным разрядам, особенно тонко на них реагируют. Вот так — все тут с особенностями, ни одного среднестатистического человека. Да и зачем бы среднестатистический стал искать Марь?..»
— Куда-то мой Коля запропастился…
— На пасеке. С дедом вашим ды с етым, узбеком.
— Мой — только Коля, — упрямо уточнил Визин. — Остальные не мои. Остальные — туристы. Коллективный поход за забвением.
— Как? — не понял Константин Иванович.
— С ума они все подходили, вот что. И тот, который где-то там бродит в лесу, он — тоже, явно помешанный.
— Ен злой мужик, ушлай. Такой есля че задумаить…
— Упрямей сумасшедшего трудно найти.
— Конешно, — сказал Константин Иванович и стал неторопливо подниматься со скамейки. — Девка верно сказала: будеть гроза.
