— Ну так вот, — сказал Смит, напыжившись. — Я нашел тебе отличного проводника. Первоклассный охотник, знает район и местных жителей. Уверен, он добудет нам что-нибудь хорошенькое. Уж он-то знает, где чего.
Образец совершенства объявился после полудня. Это был коротенький, фигурой напоминавший кокосовый орех индиец с льстивой улыбкой, обнажавшей сверкающий ряд золотых зубов, с трясущимся, похожим на кучевое облако брюшком и жирным, липким смехом, от которого он весь колыхался, словно трясина. Одет он был в безупречно сшитые брюки и розовато-лиловую шелковую рубаху. Он совсем не походил на охотника, но, поскольку мы так и так собирались в край ручьев, а он уверял, что многих там знает, я решил, что взять его с собой не повредит. Мы условились, что он присоединится к нам завтра у парома.
— Будьте спокойны, шеф, — сказал мистер Кан, выдавая одну из своих сочных маслянистых улыбок и ослепляя меня блеском зубов. — Я добуду вам столько зверей, что вам некуда будет их девать.
— Ну, по крайней мере с плохими-то всегда известно, что делать, мистер Кан, — учтиво ответил я.
Рано утром следующего дня мы явились к перевозу с грудой багажа, и мистер Кан встретил нас, как маяк, сверкая зубами, оглушительно хохоча над собственными остротами, организуя и устраивая все подряд и с невероятным при его тучности проворством перескакивая с места на место. Посадка на паром уже сама по себе дело хлопотное, но, когда мы обрели помощника в лице мистера Кана, все превратилось в сущий цирк. Он кричал, обливался потом, громко смеялся и без конца ронял вещи, и, когда мы наконец погрузились, мы едва дышали от изнеможения. Однако это нисколько не пошатнуло жизнерадостности мистера Кана. Во время переправы он рассказал нам о том, как его папаша, купаясь в реке, подвергся нападению чудовищного каймана и спасся лишь тем, что пальцами выдавил ему глаза.
— Подумать только! — восклицал мистер Кан. — Пальцами!
Мы с Бобом уже не раз слышали эту сказку во всех ее бесчисленных вариантах, и она не произвела на нас ожидаемого впечатления. Мистер Кан явно принимал нас за простофиль. Этого нельзя было так оставить, и я тут же отплатил ему рассказом о том, как на мою бабушку напал бешеный дромадер и она голыми руками задушила его. К сожалению, мистер Кан не знал, что такое дромадер, и моя попытка отплатить той же монетой успеха не имела. Похоже даже, вместо того чтобы заставить его заткнуться, она вдохновила его на новые россказни, и, подъезжая в расшатанном ветхом автобусе к Чарити, мы, словно в гипнотическом трансе, слушали эпос о том, как дедушка мистера Кана сразил тапира: он вскочил зверю на спину, зажал ему ноздри, и бедняга задохнулся. Мистер Кан выиграл первый раунд, в этом не было никакого сомнения.
Чарити представлял собой кучку домов, разбросанных на берегу реки Померун, дорога тут кончалась. Это был в своем роде последний форпост цивилизации, никакого удобного сообщения дальше уже не было. От Чарити к венесуэльской границе, словно трещины на зеркале, расходится лабиринт водных путей, ручьев, речек, затопленных долин и озер, обследовать которые можно только на лодке. Мне казалось, Чарити будет подходящей базой для такого предприятия, но, пробыв там с полчаса, я отказался от этой мысли: это заброшенное, убогое место наводило тоску, а его угрюмые обитатели не желали оправдывать своим житьем-бытьем название своего поселка. Я решил, что лучше будет сразу же продолжить наше путешествие в край ручьев. Мистеру Кану, который, по словам Смита, знал тут все и вся, было поручено достать лодку; Айвен, вспомнив о последних мелких покупках, которые необходимо было сделать, исчез в направлении рынка, а мы с Бобом, позабыв обо всем на свете, копались в сочной зелени по берегам реки, отыскивая лягушек. Вскоре Айвен вернулся, ведя с собой негритенка с большими, как блюдца, глазами.
— Сэр, вот этот мальчик говорит, что у него есть крабовая собака, — сказал Айвен.
— А что это такое? — спросил я.
— Это животное вроде собаки, которое ест крабов, — неопределенно ответил Айвен.
— Люблю Айвена за ясность формулировок, — сказал Боб.
— Ладно, пойдем посмотрим зверя. Где он? Таинственное животное было у мальчика дома — надо было пройти ярдов сто по берегу реки, — и мы все отправились на смотрины. Когда мы прибыли на место, мальчик нырнул в хижину и тотчас появился вновь, шатаясь под тяжестью ящика чуть ли не больше его самого. Я заглянул сквозь планки, которыми был заколочен ящик, но увидел лишь что-то непонятно серое. Тогда я отодрал две планки и заглянул вновь. В этот момент из щели показалась голова и пристально уставилась на меня — широкая плоская голова с аккуратными закругленными ушами и собачьей мордой. Животное было пепельно-серого цвета, но как раз по самым глазам у него проходила широкая черная полоса, и от этого казалось, будто оно в маске. Мгновение оно созерцало меня с невыразимо печальным выражением на морде, потом лязгнуло зубами внезапно и злобно и скрылось в ящике.
— Так что же это такое? — спросил Боб, с недоверием посматривая на ящик.
— Енот-крабоед. Сколько он за него хочет, Айвен? Айвен и негритенок принялись рьяно торговаться, и через некоторое время, вручив мальчику скромную сумму, на которой мы сошлись, я с ликованием унес енота вместе с ящиком.
Когда мы вернулись на пристань, мистер Кан уже поджидал нас. Он достал лодку, гордо заявил он, минут через десять она будет здесь. Увидев енота, он просиял, как только что открытое золотое месторождение.
— А! Мы уже добились успеха! — сказал он, издав сочный смешок. — Ну, не говорил ли я вам, что знаю, где искать животных?
Айвен наградил его взглядом, в котором тонко смешались достоинство и отвращение.
Лодка оказалась неким подобием длинной и узкой спасательной шлюпки. Вся внутренняя ее часть была закрыта приподнятым над бортами деревянным настилом или даже, вернее, плоской крышей; она могла служить удобным наблюдательным пунктом, а в зной можно было спуститься вниз и устроиться в тени на скамьях. Корабль этот пришелся мне как нельзя больше по вкусу. Мы погрузили багаж внутрь, а сами расположились наверху. Как только лодка тронулась в путь по сумеречной реке, мы с Бобом принялись мастерить временную клетку для енота и, когда она была готова, без особых затруднений переселили его туда. Только теперь, при последних отсветах дня, мы смогли как следует разглядеть его.
Размерами он был с фокстерьера, с короткой и гладкой шерстью и сидел в своеобразной ссутулившейся позе, отчего казался горбатым, и это впечатление еще больше усиливалось его манерой свешивать голову между плечами, совсем как нападающий бык. Хвост у него был длинный и пушистый, в аккуратных черно-белых кольцах, тонкие лапы переходили в плоские широкие ступни с голыми розово- красными подошвами. Шерсть светлая, пепельно-серая, местами желтоватая, и только черные отметины на морде да сплошь черные ноги. Словом, енот и без того являл собой смехотворную фигуру, а низко опущенная голова, растерянное выражение карих глаз, выглядывающих из-под черной маски на морде, делали его похожим на пойманного с поличным доморощенного взломщика.
Когда я сунул ему в клетку миску с водой и рубленой рыбой, он живо приблизился к миске, словно осужденный на смерть, предвкушающий свой последний завтрак, и присел перед ней на корточки, затем погрузил в воду лапы и похлопывающими, поглаживающими движениями стал шарить в миске, все это время не переставая с мрачным видом наблюдать за нами. Так продолжалось довольно долго. В конце концов он подгреб кусок рыбы к краю тарелки, — словно кролик уселся на задние лапы, деликатно взял кусок своими тонкими пальцами и отправил его в рот. Съев рыбу он снова принялся хлопать лапами по содержимому тарелки и делал так каждый раз, прежде чем взять новый кусок.
Боба страшно заинтересовали эти, как он выразился, «ухватки взломщика сейфов», и позднее, вечером, когда мы стали на ночевку, я поймал несколько речных крабов и посадил их в клетку енота, чтобы разъяснить Бобу смысл странных движений животного. Енот со слегка настороженным видом оглядел всех крабов, затем выбрал из них самого крупного, присел перед ним на корточки и начал быстрыми легкими движениями как бы охлопывать и оглаживать его со всех сторон, время от времени останавливаясь и встряхивая лапами. Краб, обороняясь, делал отчаянные выпады клешнями, но движения лап енота были до того стремительны, что их невозможно было схватить; краб все больше пятился назад, а енот следовал за ним, не переставая работать лапами. Через десять минут такого единоборства краб, еще целый и невредимый, но уже вконец обессилевший, прекратил сопротивление. Енот, казалось, только этого и ожидал: он внезапно наклонился вперед и перекусил злосчастного краба пополам, затем откинулся назад и с горестным видом созерцал его смертные муки. Когда краб перестал шевелиться, енот деликатно взял его
