зеленого мха дорогим ворсистым ковром выстилал почву между кустами полевицы. Он казался гладким, точно лужайка для игры в шары, и столь же приятным для ходьбы. Да, ковер был толстый, местами до четверти метра, нога буквально тонула в нем — тонула так, что вы с неимоверным усилием вытаскивали ее. В довершение всего этот зеленый ковер, разумеется, рос на воде, поэтому с каждым шагом вы набирали полный ботинок воды, а когда извлекали ногу из мха, звонкое чавканье отдавалось по всей долине, подобно выстрелу. Уверен, что через пятнадцать минут в пределах сотни километров не осталось ни одной такахе, которая не была бы предупреждена о нашем появлении и продвижении. Метр за метром прошлепали мы вдоль берега, потом ступили на луг. Время от времени мы заходили в буковый лес, потому что в то время года, когда такахе не насиживают яиц, они предпочитают держаться у опушки. Темные, серо-зеленые стволы деревьев, как и мелкая темно-зеленая листва, были покрыты влагой. Тут и там с ветвей свисали длинные пряди лишайника, словно причудливые коралловые образования. На первой взгляд лишайник казался белым, издали можно было даже подумать, что некоторые деревья обсыпаны снегом, а посмотришь вблизи — и видишь, что тонкие филигранные пряди окрашены в нежный, приятный зеленовато-серый цвет.
Весь день мы пробирались сквозь мокрую полевицу и сумрачный буковый лес с его марсианской порослью лишайников. Мы иззябли, мы промокли насквозь, и мы видели все что угодно, только не такахе. Однажды нам попался свежий помет, и мы окружили его с тем же чувством, с каким Робинзон Крузо рассматривал знаменитый след ноги; мы находили места, где птицы недавно кормились, пропуская сквозь клюв длинные стебли полевицы; находили на земле пустые гнезда, свитые из той же полевицы и ловко укрытые под нависающей травой; а один раз Брайен даже заявил, что слышит крик такахе, но так как уже вечерело и в долине была такая тишь, что урони булавку — и все услышат, мы решили, что он просто хочет нас приободрить. А потом тучи начали опускаться все ниже и стало слишком темно для съемок, даже если бы нашлось что снимать. Мы уже дошли до конца долины, и Брайен предложил повернуть назад, ибо, бодро объяснил он, если в долину неожиданно спустится облако, мы можем заблудиться и будем всю ночь бродить по пояс в мокрой полевице, описывая все более широкие круги. Напуганные столь ужасной перспективой, мы, преодолевая отвращение, зашагали обратно по своим чавкающим следам через луг и вдоль озера. И когда наконец, уставшие, озябшие, промокшие, удрученные, достигли хижины, о которой накануне отзывались столь пренебрежительно, она показалась нам верхом роскоши. Сбросить мокрую одежду и, сидя перед горящими поленьями, глотать горячий чай, основательно сдобренный виски, — это ли не верх блаженства, и скоро мы уже говорили себе, что сегодня нам просто не повезло. Скверная погода сделала такахе нелюдимее обычного, а вот завтра, уверяли мы друг друга, в долину набьется столько птиц, что негде будет ногу поставить.
Наш энтузиазм несколько поумерился, когда мокрые носки Джима (старательно развешанные над очагом) с убийственной точностью свалились прямо в кастрюлю, в которой Брайен задумчиво помешивал закипающий суп. Правда, от этой необычной приправы суп не стал хуже, зато у Джима появился еще один повод брюзжать, и он с большим рвением предался этому занятию.
На следующее утро погода была, пожалуй, даже похуже, чем накануне, но это нас не остановило; дрожа от холода, мы натянули на себя сырую одежду и снова зашагали по берегу озера. Опять мы дошли до луга, опять очутились в ледяных объятиях полевицы и сфагнума, и опять нам попадались следы такахе, а самих птиц по-прежнему не было видно. Под вечер погода испортилась, и мы совсем пали духом. Завтра нам уходить из долины, и до чего же обидно — проделать такой путь, так промокнуть, столько зябнуть — и все впустую! И ведь такахе где-то тут: стебли полевицы только что объедены, помет свежий. Эти негодные птицы явно играли с нами в прятки, но нам было вовсе не до игры — не то место и не то настроение.
И вдруг — только что перед тем я оступился и шлепнулся на мокрый, особенно вязкий в этом месте мох — Брайен поднял руку, призывая нас к тишине. Мы замерли, боясь дохнуть, а меж тем ноги медленно, но верно погружались в мох.
— В чем дело? — выдохнул я наконец.
— Такахе, — ответил Брайен.
— Вы уверены? — Лично я слышал только плеск и чавканье, когда упал.
— Да, — сказал Брайен. — Прислушайтесь, и вы сами услышите.
Мы в это время находились под откосом, метрах в двадцати от линии, за которой буковый лес начинал восхождение на крутой склон; здесь кустики полевицы казались выше и гуще, чем на других осмотренных нами участках. Стоим и слушаем — мокрые, продрогшие, притихшие… Неожиданно справа из- за деревьев донесся звук, услышанный Брайеном. Это был глухой рокот, вроде барабанной дроби, очень похожий на звук, который издавали уэки на Капити, но несравненно громче и какого-то особого, глубокого контральтового тембра. Первая дробь состояла из семи-восьми частых ударов, затем, после короткой паузы, уже с другого места, чуть подальше, прозвучала новая дробь. Мы заметили какое-то движение в траве прямо перед нами, потом еще, но ближе к лесу. Не думая о том, что Крису и Джиму, нагруженным камерой и треногой, трудно поспевать за нами, мы с Брайеном стали подкрадываться к подозрительным точкам. Я говорю «стали подкрадываться», на самом же деле моему сверхчувствительному слуху казалось, будто мы шлепаем по мху, словно полк гиппопотамов, забредших в котел с густой кашей. Ближе, ближе… Вдруг трава опять зашевелилась — и мы застыли на месте. Через секунду мы снова двинулись вперед, еще осторожнее, чем прежде, потому что подозрительное движение происходило всего в нескольких метрах от нас. Опять колыхнулась трава… Я шагнул в сторону,. и тут из-за густой полевицы показалась такахе.
То, что я увидел, ошеломило меня: ведь до сих пор я знал такахе только по черно-белым фотографиям и считал, что они величиной с куропатку, с невзрачным крапчатым оперением, как у уэки, а тут передо мной стояла птица ростом с крупную индейку, только покруглее, и на фоне темной буковой листвы и бледно-желтой полевицы ее оперение сверкало, словно ювелирное изделие. Мощный клюв, напоминающий клюв клеста, был алого цвета, ноги — тоже; голова и грудь яркой синевой могли поспорить со Средиземным морем; спина и крылья были дымчато-зеленые. Стоя на широко расставленных ногах, такахе настороженно повернула голову в мою сторону и издала короткую дробь. Я глядел на птицу с восхищением, она на меня — с величайшим недоверием. Внимательно рассмотрев меня, такахе опустила голову и с необыкновенной важностью прошествовала дальше. Мгновение — и она скрылась за кустиком полевицы. Мне бы не двигаться, и она, наверно, вышла бы снова, но я так боялся потерять из виду эту великолепную птицу, что сделал несколько шагов в сторону. И испортил этим все дело. Такахе испуганно оглянулась, издала низкий звук — сигнал тревоги — и довольно неуклюже, но достаточно быстро побежала в лес искать укрытие. Беглянка исчезла за деревьями, и потом, сколько мы ни подкрадывались, не увидели ни одной птицы, а слышали таинственное потрескивание да взволнованную дробь.
А тут еще облака опустились так низко, что Брайен посоветовал немедля возвращаться в хижину. Иззябшие, промокшие и все-таки счастливые — ведь мы добились пусть маленького, но успеха, — мы зашлепали через луг и по берегу обратно. До конца озера оставалось совсем немного, каких-нибудь пятьсот метров отделяли нас от теплой хижины (было видно, как вьется приветный дымок над высокой трубой), и в это время Брайен оглянулся назад.
— Посмотрите, — сказал он, — и вы увидите то, от чего я спешил вас увести.
Над лесистым гребнем в противоположном конце долины, совсем низко, показалось огромное серое облако. На наших глазах оно изогнулось и с невероятной скоростью покатилось вниз в долину. Через несколько секунд участок, где мы видели такахе, исчез, еще мгновенье — и мягкая серая лапа накрыла луг за озером, затем облако распласталось по водной глади и понеслось к нам, заволакивая на ходу всю долину. Мы уже подошли к хижине, когда нас настигли невесомые щупальца. С чувством облегчения мы отворили дверь, на пороге обернулись и увидели глухую колышащуюся стену, а долина Такахе исчезла, словно ее никогда и не было. В итоге все мы пришли к убеждению, что нам удивительно повезло — ведь туман мог захватить нас по ту сторону озера. И пока туча дышала холодом на окно, мы подложили в очаг сухих дров, сбросили мокрую одежду и позволили себе поваляться в розовом свете огня, потягивая чай пополам с виски и почему-то испытывая глубокое удовлетворение от мысли, что нам удалось увидеть такахе и обмануть стихию.
— Ну так, — наконец заговорил Брайен, — завтра спускаемся на Те Анау, а оттуда можно отправляться на гору Брюса. Там вы снимете отличные кадры, ведь наши такахе, после того как переросли наседку, стали на диво ручными, ну прямо домашняя птица.
