Когда я неверной рукой вывалила себе на платье от Панкратовой шоколадный крем из нутра круассана, то поняла, что слишком нервничаю. Мне нужно было удостовериться, что события развиваются по плану. И поэтому я решила сделать еще один звонок.
Когда незнакомый мужской голос аллекнул мне прямо в ухо, я вздрогнула и закаменела. Там не должно быть мужчины! Там уже вообще никого не должно быть! Мне надо было бы сразу отключиться, но рука с мобильником будто приросли к уху. Мужчина повторил свое «Алло!» несколько раз и положил трубку, а я так и сидела недвижимо на кровати, прижимая к уху аппарат без всякой для себя пользы. Не без усилия оторвав телефон от уха, я с надеждой на то, что набрала чужой номер, уставилась на экран. Цифры некоторое время самым отвратительным образом прыгали перед глазами, потом как-то успокоились и замерли на своих местах. Стало ясно, что номером я не ошиблась. Это означало, что в наш детально разработанный план внедрилось нечто неучтенное, непредусмотренное и принялось разрушать его на том участке, где мы даже не могли предположить сбоя.
В 22.30 Бусь в отеле так и не появился. В 22.40 – тоже. С трудом поборов нервную дрожь, которая уже начала сотрясать все тело, я решила съездить к дому, откуда отозвался голос незнакомого мужчины. Это не было предусмотрено ни планом «А», ни запасным – «Б». Приходилось на ходу менять пункты. Я вызвала такси. Ждать машину в номере у меня не было сил. Наскоро одевшись, я выбежала на крыльцо. Лицо сразу облепило паутиной мороси. В сумеречном тумане очертания расплывались, размывались, и я казалась себе затерявшейся в липкой бездне, заполненной влажной взвесью. Я вытащила мобильник. Захотелось позвонить Диме.
Дмитрий Иконников был другом Буся и отличным хирургом, что очень кстати как раз в этом случае, когда события начали выходить из-под контроля. Конечно, в предновогодние часы тридцать первого декабря Дима вряд ли находится в клинике, но мы с Бусем точно знали, что для любых больных, а тем более для друзей, он всегда готов был покинуть праздничный стол любой степени обильности. Дмитрий был прежде всего врачом и только потом семьянином, гражданином и проч., и проч., и проч. К тому же он ни при каких условиях не употреблял алкоголь. Его невозможно было уговорить или заставить выпить. Он так решил для себя еще в юности, когда учился в институте и подрабатывал медбратом в хирургических отделениях больниц. Этому однажды принятому решению он не изменял никогда.
Я замечала, что едва Иконников видел меня, у него сразу менялось лицо: делалось напряженным и беззащитным. Очевидно, я очень ему нравилась. И Бусь догадывался об этом, но нисколько не беспокоился на сей счет. Я была женщиной друга, и Дмитрий никогда ничего лишнего в отношении меня себе не позволил бы. Во мне Бусь тоже был уверен. Доходы хирурга, даже имеющего свою клинику, не шли ни в какое сравнение с его собственными. Но даже если бы я презрела его материальную основательность, Иконников, худой, как его собственный хирургический скальпель, в вечном черном джемпере и одних и тех же потертых джинсах, с точки зрения Буся, никак не мог бы вызвать во мне ответного интереса. Не скажу, что не вызывал. Мне всегда импонировали увлеченные делом, аскетические мужчины, каковым, безусловно, являлся доктор Иконников. В нем самым удивительным образом сочетались деловая хватка бизнесмена, которая позволила ему сколотить средства на организацию собственной клиники, и способность к идущей от самого сердца благотворительности. Определенную часть своих доходов он то и дело передавал в разные фонды по реабилитации всякого рода больных. Иногда я даже подумывала о том, не сменить ли мне Буся на Иконникова, который неизменно вызывал во мне большое уважение, но тут же гнала от себя эти мысли. Моя ненависть к сестре требовала жертв, и я принесла в жертву Дмитрия. Именно муж сестрицы должен находиться в моей постели, и он будет в ней столько, сколько захочу я.
Кстати сказать, не исключено, что я просто идеализировала доктора Иконникова, поскольку любой женщине всегда хочется верить в существование благородных рыцарей без страха и упрека, особенно если эти рыцари оказывают им определенные знаки внимания, а потому всегда могут быть оставлены про запас, когда те, которые не слишком благородные, окончательно осточертеют.
Конечно, Бусь тоже был человеком дела, но не столько по складу характера, сколько ввиду сложившихся определенным образом обстоятельств. Думаю, если бы он сам был хозяином своей судьбы, то, скорее всего, выбрал бы профессию, связанную с автомобилями, которые очень любил и в которых разбирался настолько хорошо, что обычно устранял все неполадки в своей машине сам, никогда не пользуясь услугами сервиса, хотя сейчас уже мог бы позволить себе самого дорогого мастера в городе. В экономический институт его засунули родители, которых он в юности даже не помышлял ослушаться. После его окончания Бусь тихо и мирно работал в экономической службе хлебобулочного завода, пока моя сестрица не приметила его на авторалли, куда случайно забрела от скуки вместе со своей приятельницей. Бусь там тоже присутствовал в качестве зрителя. Их места оказались рядом, и Бусь тут же на нее запал, что постоянно случалось с мужчинами, которым какое-то время приходилось находиться около нее. Никакая, даже самая яркая подруга никогда не могла перетянуть на себя внимание мужчин, если рядом была моя сестра. Я долго не могла понять, чем она их так притягивала, поскольку красавицей в полном смысле слова никогда не была. Сестра, в отличие от меня, не унаследовала от нашего отца ни стати, ни горделивой осанки. Она вообще больше походила на свою мать, Тамару Игнатьевну, внешне ничем не приметную маленькую женщину, все достоинство которой заключалось в бездонных голубых глазах миндалевидной формы. Скорее всего, наш отец прельстился даже не столько ее чудесными глазами, сколько ее «родословной» и связями. Отец Тамары был замминистра в министерстве черной металлургии, а мать работала редактором в журнале «Коммунист» и некоторое время даже заседала в Ленсовете. В те-то, советские времена! Конечно, это было серьезно. Вторая жена отца имела знакомства самые престижные и выгодные. К тому же она была по- своему довольно мудра и очень энергична. Ее связи помогли отцу занять должность директора института, где он тогда работал, а в перестроечное время – «перестроиться» так, что за довольно короткий срок он смог создать и возглавить частную производственную фирму. Тамара Игнатьевна оказалась жесткой женщиной и, умудрившись подчинить своей воле отца, чего до нее никому не удавалось сделать, все время подталкивала мужа к новым финансовым вершинам. Надо отдать ей должное: она помогла отцу поднять дело на такую высоту, что конкурирующие фирмы одна за другой закрывались, объявляя себя банкротами. Отец был обязан Тамаре Игнатьевне своими успехами в делах, многочисленными удачами в бизнесе и потому, как мне кажется, боялся поступать ей наперекор. Женщина с фантастически красивыми глазами, повадками записной светской львицы и гнилым нутром сводни, сплетницы и приспособленки будто накинула на шею мужа петлю – теперь он ей вечно должен был быть благодарен. В случае неподчинения она с легкостью затянула бы эту петлю так, чтобы отец не смог ни пикнуть, ни вздохнуть. Боюсь, что при этом он лишился бы и своей фирмы, и шикарной квартиры, и всех тех благ, к которым привык и без которых себя уже не мыслил.
Сестрица была такого же невысокого роста, как Тамара Игнатьевна, но более хрупкая. Я терпеть не могу таких кукольных женщин, которые еще и специально делают все, чтобы казаться слабее, чем они есть на самом деле. У нее были длинные и тонкие пальцы, обтянутые полупрозрачной кожей, тонкая талия, длинная гибкая шея и густые, пышные золотисто-каштановые волосы. Сестра собирала их в небрежный узел на затылке. Из него во все стороны выбивались нежные, чуть курчавившиеся прядки, что придавало ее облику нечто воздушно-неземное. Глаза, как у матери, были необыкновенными: сильно удлиненными к вискам и удивительного лилово-голубого цвета. Под хорошеньким аккуратным носиком всегда изгибались в улыбке небольшие пухлые губки. Вся она, такая зефирно-карамельная, прозрачная и нежная, будто писанная акварельными красками по фарфору, разумеется, производила впечатление абсолютно беззащитной и безответной особы, что абсолютно не соответствовало действительности. Любой мужчина рядом с ней казался себе и выше ростом, и шире в плечах. И каждого тут же тянуло на подвиги: защитить, уберечь, сразиться с каким-нибудь Соловьем-разбойником, победить и положить к ее ногам полцарства. Но она ни в чем половинном не нуждалась, поскольку ее царство было вполне полным. Наш с ней общий отец никогда ни в чем ей не отказывал. Сестра имела все то, чего была лишена я: платья в бесчисленном количестве, меха, дорогое белье, золотые украшения. Они втроем жили в шикарной четырехкомнатной квартире, тогда как мы с бабушкой ютились в однокомнатной, которая осталась нам после маминой смерти. На все мои недоуменные вопросы, которые я себе все-таки иногда позволяла задавать, отец отвечал, что мне он дал гораздо большее, чем сестре, а именно: умение выживать в жестокостях современного мира, делая акцент на главном и вечном, не размениваясь на пустяковое и сиюминутное. Но я, ни на минуту не задумываясь, променяла бы это свое умение, которого действительно у меня было не отнять, на ее норковую шубку, бриллиантовое ожерелье, хорошую квартиру и возможность в любое время отдыхать на
