— Что ты хочешь, девушка? — с улыбкой спросил конунг и поймал за плечо Хильдико, скользнувшую из-за крупа и поигрывавшую секирой.
— Рассуди меня с сестрой. Досталась мне мельница на реке, хороший доход приносит, и людям в округе далеко не ездить. А сестра моя хочет мельницу отобрать и сломать. Помоги мне.
— Я должен выслушать и твою сестру тоже. Приходите вдвоём, рассужу вас.
Он не спрашивал, почему она обращается к иноземцу: его здесь знали, а князь Ростислав мог её и прогнать. И Аскольд бы его понял: много он видел таких сестёр, что после смерти родителей грызли друг друга за хутор.
Девушка тяжко вздохнула:
— Если сестра моя сама придёт, то быть беде…
— Хочешь, попрошу за тебя вашего конунга? Мы к нему как раз едем.
Девица помяла передник:
— Не надо. Знаю я ваши прошения. Под первым кустом.
Развернулась и ушла, только прялка блеснула за поясом.
Ингвар снова засмеялся.
— Дурочка, — отмахнулся Аскольд.
Сзади тоже раздался смех. Хильдико ловила ртом орехи. Брат повернул коня и подхватил её под мышки. Она даже не рассердилась — слишком уж весело было. Только ногу перекинула, чтобы боком не сидеть.
— Дорогу уступи! — крикнули издали.
Четверо всадников неслись на варягов.
— Места мало? — старый Ульф, последний в отряде, и не подумал подвинуться.
Один славянин, ещё безбородый, щёлкнул кнутом. Поднялась пыль. Лошадь под ним заплясала.
Аскольд постучал по белёному[19] щиту:
— Мы с миром вообще-то, Светозар Ростиславич. Уйми своего младшего.
Светан цыкнул на брата. Тот не отступил.
— Он тебя откуда знает?
— Не помнишь меня? — Аскольд снял шлем.
— Я сам тебя еле узнал. А ты от них что-то хочешь. Ты-то их узнаёшь?
— Отчего же нет? Вон Братислав. Вон Святополк. А Владко что?
Четвертый всадник угрюмо ссутулился и смотрел на поводья.
— Да разбудили невовремя. Случайно. Не весь, видать, воротился. Ничего, дома доспит. Пожалуйте, гости.
— Ты скажи, ты отцу брат названый?
— Да.
— Нам, значит, дядя…
— Ну положим.
— Так присоветуй, дядя, как нам сестреницу замуж сбыть?
Аскольд только плечами пожал.
— Что тут думать? Сосватали — и всё.
— Сватали. Не пошла. Говорит, хочу быть братниной сестрой, не мужниной женой…
Игреневый Аскольдов и гнедой Светанов разве что стременами искры не высекали. Древлянин ехал внаклонку — поближе к конунгу. Хильдико думала: свалится или нет. Она снова шла сзади: брат её с седла согнал. Аскольд как-то сник. Про Рогнеду услышал. Хильдико её не знала, только помнила: брат к ней сватался, но ничего не вышло. Когда спросили почему, завоеватель, которому восемь племён по Даугаве платили дань, мялся и бормотал что-то несуразное. Хильдико от него ничего не добилась, только узнала, что невеста теперь — младшая сестра Рогнеды. В ту пору ей было всего тринадцать, и уговорились подождать до семнадцати. Четыре года прошли, и брат прибыл за обещанным.
— Конечно, тут она хозяйка. Хотела одна батьку на себе женить, так пригрозила всех детей передушить. Так и живёт полюбовницей. Хороша, знаешь. Грива бурая, яркая, так и кольцами… А сама-то белая, вздохнёт — как опара колыхнётся…
— Твоя-то как?
— Моя? Моя три раза скидывала. Мы уж бережём её всяко. Доносила бы, что ли. Двадцать третий год, а дитяти не прижил. Обидно знаешь как.
Аскольд знал. Они были ровесники.
— Другую не возьмёшь?
— Жалко. Она хорошая. Тихая.
Светозара женили в шестнадцать лет, и про жену он говорил всякий раз разное. То плевался, то жалел. Седьмую зиму вместе, а всё не притерпится. Седьмую зиму… Может, уж надоела?
— Ты-то как живёшь?
— Да так… Поморян в войско взял. Ятвяга даже.
— Не боишься?
— Нет. Надёжные. И сюда взял. Вон те, с орехами, видишь? Обожжённый — летголец, рядом — ятвяг. Ещё те двое — тоже с Даугавы.
— Это Двина-то по-нашему?
Перед Хильдико то сшибались, то расходились белесый и чёрный хвосты. Справа от девушки ехал молчаливый Владко и как будто спал с открытыми глазами. Хильдико подмигнула. Так. Чтобы развеселить.
— А свои что, не идут?
— Откупаются. Ну и пусть. Тетиву не натянут — где это видано?!
— То есть как?
— А так. У меня сестра её — одной левой, а эти…
— Сестру всё с собой возишь?
— Пока не выдам.
— Что, как наша?
— Нет, она мужчин не чурается, — на всякий случай глянул назад. — Но уж больно тяжело с ней, не всякий выдержит.
— Дела… Да они вообще сейчас измельчали. Знаешь, как теперь в возраст входят? Не знаешь?
— Ну как?
— Боронят.
— Что?
— Вот и я тоже: что? Ну скотина-то посвятится. А парень? И чего они умеют после этого…
— Ну твои-то не так?
— Да батька сам скорей под борону ляжет. Он через это с матерью ругался… Она всё «не дам», «не дам» — чего боялась?
Остальные княжичи в разговор не мешались: при старшем брате слова не вставишь. Братислав- Булгарин чуть отстал и поравнялся с Ингваром. Святча пристроился рядом. Варяг оказался вполне себе дружелюбным и по-славянски понимал, хоть в их землях впервые.
Княжий терем стоял на окраине, почти не видный за частоколом. Только причелины[20] цвели резьбой поверх черепов. С крыши самой высокой клети смотрела конская голова.
Княжеские сыновья поколотились в ворота. Долго ждали. Наконец грохнул засов, трёхпалые скобы размахнулись, обнимая тёкшую в зев толпу. Щёлкнул затвор: зверь заглотил свой хвост. И накрылся крылом-засовом.
Братья спешивались. Викинги остановились. Терем стоял на сваях: река близко, места болотистые, да и не пристало князьям пыль утаптывать. Крыльцо было ступенях о семи — обточенных и отглаженных обувью и без обуви. Прищурилось оконце, встопорщились наличники и полотенца.
