доченька, ведьма. Подумаешь, оплеуха… Пальцем тронуть нельзя.
Светан поднял его и хотел отряхнуть плащ.
— Тихо, спину ушиб.
— Уж я, батько, оттаскаю её за косы.
— Да разберись уж с сестрой и с женой. Дитё твоё, чай?
— Рогнедино-то? Я второй год к ней не подхожу.
— А пока Милка брюхатая?
— Что тут, девок больше нет? Стой, ты счас не дойдёшь. Давай донесу.
Младшие тем временем поймали Вихря. На следующий день, когда отец отлёживался, Светан пытался усовестить Рогнеду, Любашка примеряла свадебный наряд, а свеи успокаивали Аскольда, братья объезжали коня одни. В седло поднялся Владко: его животные слушались. Его собственный конь — вороной, беспросветной черноты, больше никому не подчинялся. Ещё прежний хозяин оставил его полудиким, считая, что кроме случки, его ни на что не применишь. По сравнению с Вороном Вихрь был несказанно тише. Владко, понятно, заскучал. Дёрнуло его с братьями показаться в город. Прошлись по Коростеню Волкодлак, Волох и Булгарин, сосчитали плетни, взбили пыль периной. Люди чурались, плевались, высекали огонь,[29] видя, как белая навь несётся не касаясь земли и прыгает в реку. Оттуда, небось, и явилась.
Вдоволь навеселились братья, искупали коней, вернулись в терем как ни в чём не бывало. Только зашли к отцу, похвастали, что укротили, что жеребец будет слушаться, как прибежал Векша. Сказал, воевода пожаловал. Ростислав покряхтел, взял посох и спустился во двор.
Воевода Стоян ведал общинными воями. Против дреговичей и берзичей он тогда собирал ополчение. Был он знатен, князю норовил всегда наперерез, ревнуя, что за судом горожане идут к Ростиславу, даром что за тем слава бойника, а народ её уже побаивается и сыновей волчьему братству не даёт. Побраниться с князем было делом чести. И опять он посреди двора, у крыльца, степенно стоит, заложив руки за спину. За ним собиралась толпа — послушать. Княжеские воины всех пропускали и очень живо переговаривались.
Ростислав поравнялся с воеводой, вонзил посох в землю:
— Здравствуй, соседушка.
— И тебе не хворать.
Вокруг князя собрались сыновья, даже Вешка с Радеем приспели, Светан их оттеснил: малы ещё. Из- за Стояновой спины недобро смотрел Ярополк — единственный сын воеводы. Княжичи его всё время задирали, ещё с тех пор, когда портов не носили, дразнили телком и яркой. На бычка он не походил: худой, хоть и в кости широкий. Но с годами грозил раздобреть, как отец — а уж тот был здоров словно тур.
— Угадай, княже, загадку, — нараспев говорил воевода. — На ветке болтается, в еду не годится.
— В игры пришёл играть?
— Не знаешь — парней своих спроси: вдруг подскажут, — Стоян блаженно улыбался, но лицо у него было красно — даже ярко-русый степнячий чуб точно выцвел.
Ростиславичи переглянулись и как будто на шаг отступили.
— А вот это — тоже не знаешь? — вынул руку из-за спины. Держал за шиворот дохлую кошку. — Сволочи твои копытом прибили да за плетень к нам закинули. Хорошо так закинули. На груше повисла.
Князь забыл про больную спину.
— Леса вам мало, ты их в город охотиться посылаешь? Народ перепугали, стерву мне кинули, — кошка гневно тряслась вместе с рукой. — Жрите сами, вороньё!
— За тобой доедать не станем, — Ростислав приподнял посох, точно взвешивал. — Погостил — пора и честь знать. И гостинец свой забери.
Кошка полетела в князя. Он отряхнул корзно.[30]
— Совсем страх потеряли? Над грушами своими драгоценными трясёшься? Погоди, приду за данью — не откупишься. Моих… детей… учить вздумал! Наш город — где хотят, там и ездят!
— Да провались ты куда поглубже со своими сынками ушибленными! Обхода зимнего им мало, они круглый год развлекаются! На днях поймали пса — и на грушу подвесили. Пошла ключница моя её трясти — псина на неё как грохнется! Полдня обеих искали! Ты припадочным своим скажи, чтобы к дому моему не приближались — по-волчьи, по собачьи — уж не знаю, как ты с ними разговариваешь, по-людски они не понимают. А если попадутся мне — сам подвешу за уды да потрясу, может, в голове у них чего прибавится…
— Ты детей моих не трожь. Говоришь, я у твоих век отобрал, чтоб своих наплодить — так я те последнего изведу, попомни!
Волк приготовился к прыжку. Тур нацелил рога.
— Да отойди ты от меня и щенков своих малахольных забери — вишь заходятся.
Радей и Владко согнулись пополам, Светан уже катался по земле. Князь поднял его за волосы.
— Чего устроили? Никто вас не подвесит. Я вам сам всё оторву.
И подзатыльниками погнал на крыльцо.
Воевода гордо удалился.
Зрители расходились.
— Да вас не просто уронили, а на шило! Ну ладно, эти без мозгов, но ты — женатый человек! С воеводой меня ссорите! Да за ним весь город и дружина собственная! А князя, если неугоден, и убить могут, не знаете что ли?
— Да я-то тут причём? Я вообще дома был. Вон, Рогнеду спроси.
— Помолчи про свою Рогнеду!
— Да не было его с нами, — подал голос Братислав. — Мы втроём. Меньшие тоже ни при чём. Ухо Радкино отпусти.
— Не она ли тут постаралась? — Светан оправил тесьму на лбу. — Ты позавчера её учил — с коня упал. Я — сегодня, так ты вот меня обвиняешь…
— Теперь уж мы с ней потолкуем, — заверил Булгарин.
— Сначала со мной потолкуй.
С посохом наперевес, как с копьём, отец затолкал их в двери.
— Тятя! Тятя!
Князь повернулся на бок, погладил ногой Веснину щиколотку. Наложница сопела рядом, зарывшись в одеяло.
— Тятя! — Вешка потыкал его в плечо.
Снял со лба пряди, выплюнул волос:
— Ну чего тебе?
— Владко не просыпается. И Братин. И Святча.
— Ну подожди, рано ещё. Спят. Меня зачем разбудил?
— Они всегда рано встают, а сейчас не проснутся.
Весна положила руку на бедро мужа.
— Ладно. Сейчас. Иди пока.
Солнце свысока било в щели ставней. Сыновья всегда вставали раньше отца. Да, поучил вчера маленько. Но не того они здоровья, чтобы после порки слечь.
Натянул гачи,[31] рубаху, нашаривал сапоги.
Весна села поперёк составленных лавок, пятками упёрлась ему в поясницу.
— Отстань, и так больно.
— Давай я Есю попрошу, она ж ворожка.
Есень была её старшей сестрой и жила на отшибе, поближе к лесу.
— У нас своя есть.
— Я с тобой!
— Да не ходи ты к ним! Ну как ты не поймёшь!
— Конечно, ты на мне не женишься, а я всё не пойму, — Вёсенка потянулась и стала переплетать медно-бурую косу. Глаза спросонья припухли. Полупрозрачный пушок над углами рта смотрелся так, будто
