началом, как им казалось, благополучной жизни. Все они воевали в Красной Армии за землю и получили ее, вернувшись с фронта. Грядущее впервые повернулось к ним своей светлой стороной. Они видели, что теперь их труд будет приносить плоды их семьям. Они уже не могли даже и помыслить о возвращении в прежнее батрацкое, недостойное человеческого звания состояние. Все они правдами и неправдами обзавелись тягловой скотинкой. Кто-то обменял на лошадку золотые часики, отнятые у менялы-еврея во Львове, кому-то коняга отошел по наследству от тестя, кто-то по-другому измудрился, но все они ждали весны, как начала новой жизни.
Поэтому, когда Федор прямо рассказал им, что думает о следующем годе, мужики загрустили.
Конечно, им хотелось мирного труда и было тяжело помыслить о сопротивлении власти, за которую проливали кровь. Но они были уже не бессловесным скотом, который можно было бесстыдно обирать.
В отличие от многих других односельчан, эти бывшие солдаты познали мир и свою цену в нем. Они научились перешагивать через страх, ощущать собственную силу и стоять за себя с оружием в руках.
Ни один из них не испытал на себе продразверстки, потому что они еще не успели собрать своего урожая. Но они видели, что новая власть ведет себя беспощадно по отношению к крестьянам. Более-менее благополучно в Сонинке чувствовали себя лишь те хозяева, которые смогли обмануть продотряды.
Недавние борцы за Советскую власть столкнулись с необходимостью защищать от нее хлеб свой насущный. Это было противоречие, которое они не могли разрешить на своем «совете в Филях», созванном Федором и Михеем.
Как хотите, мужики, а я считаю, что война нас научила вместе держаться, – сказал Федор. – Конечно, такие дурачки, как Антип, нас и по отдельности не передушат. Кишка тонка. Но видишь, какие дела в России. Надо ко всякому готовиться. Вот у Антипки ТОЗ, пускай и у нас своя взаимопомощь будет. Ведь все же понимают, что опять придется в следующий урожай хлебушек припрятывать, а как же иначе? Только по-умному. Ведь если кто донесет – тюрьмы не избежать, а то и похуже… А излишки со всего урожая пусть Антипка сдает. Он большие урожаи собирает. Поэтому, други, надо нам думать, как хлеб будем прятать. Задача не из простых. В деревне глаз много. Да и желающие донести найдутся. Может, нам уж сегодня следует покумекать, где схрон копать и как его обустраивать. Пока осень стоит, глядишь, оно и удобнее будет, чем летом-то. Опять же, за зиму ясно станет, подглядел кто или нет.
– Ты, Федя, прав. Только я думаю, дальше идти надо. Подглядел кто, не подглядел, поди – догадайся. Надо, что бы нас на селе уважали да побаивались. Тогда и помалкивать будут. Хозяевами надо стать на селе, – вмешался Михей.
– Так хозяина уже власти назначили. Вон он – председатель комбеда-то.
– Пусть они на него и радуются. Мы тоже не против. Я про то говорю, кого люди слушать должны. К кому на суд приходить будут. У нас завсегда так было, что к самым крепким и головастым тянулись. Ну, а сегодня мы и есть самые крепкие. И поголовастей Антипки малость. А закон будет простой. Ежели кто этого не поймет – можно и поучить, силу свою показать. Согласны?
Мужики были согласны. Они понимали, что новая власть не хочет оставлять село в покое, и чувствовали, что ее щупальца будут окручивать их все сильнее и сильнее. Никакого другого выхода, кроме совместной самозащиты, они не видели.
– Ну что, порука? – спросил Федор.
– Порука, – ответили остальные.
Бывшие солдаты выпили по последнему стакану самогона, облобызались и разошлись по домам.
С этого времени в Сонинке стало негласно действовать ядро из бывших фронтовиков, неспешно, но уверенно прибравшее управление жизнью селян к своим рукам.
20
В понедельник вечером отец Лаврентий пришел к Седовым. Антона не было дома, и священник узнал об этом с облегчением. Разговор предстоял об Антоне, и разговор непростой.
Константин Владимирович сразу понял по лицу отца Лаврентия, что тот пришел с плохими вестями. Он завел священника в свой маленький кабинетик и сказал:
– Не томи, Леонид. Говори, в чем дело.
Вместо ответа отец Лаврентий опустился на колени перед иконой Спаса, висевшей над рабочим столом доктора, и стал молиться.
Закончив молитву, он сел напротив своего старинного друга и посмотрел ему в глаза.
– Большой грех совершаю, Костя. Тайну исповеди тебе предам. Только не знаю, что лучше: тайну хранить или душу спасать. Была вчера у меня на исповеди хозяйка девушки, что у Антона работает. Всякого греха на ней много, но не о ней речь. Между делом сказала она, что девушка эта от Антона ребенка ждет. Уже на четвертом месяце. А сын твой от нее отказался. У него теперь в Арзамасе невеста есть. Он туда постоянно путешествует. В общем, Ольга, так ее зовут, в плохом состоянии находится. В Бога не верит. Что делать – не знает. Того и гляди, беду натворит. Хозяйка ее совета спрашивала, а что я неверующему посоветовать могу? Товарищу Ленину написать? Дело серьезное, Костя. Не знаю, что Антон думает, но если беда случится, и он в ответе будет, и тебе за сына перед Богом отвечать.
Константин Владимирович сидел, опустив голову. Вчера Антон объявил, что привезет в родительский дом Ксюшу с дочкой. Старик помнил Ксюшу по прежним годам, она дважды гостила в Окоянове, когда сын был еще студентом. Хорошая, славная девушка. Наконец-то Антон сподобился обзавестись семьей и подарить им еще немного счастливой стариковской жизни. Они с Анной Николаевной сердечно обрадовались новости и стали готовиться к переезду Ксюши в Окоянов.
Доктор позвал свою жену и пересказал принесенную отцом Лаврентием новость.
– Надо что-то делать, Костя, – промолвила она, выслушав историю до конца. – Эту сотрудницу сына мы не знаем, но в стороне оставаться все равно не можем. Леонид прав. Здесь дело о жизни и смерти идет. Сначала, конечно, с Антошей поговорим. Только, я думаю, что бы он нам ни рассказал, девушку мы не оставим. Правда?
– Как же ее оставить. Ведь в ней уже наша кровь бьется.
Старики не спали до утра, поджидали Антона, Он появился только на рассвете, усталый, с черными кругами под глазами. Удивленно взглянул на них, молча сидящих за столом в свете керосиновой лампы.
– Случилось что-то, мама? – тревожно спросил он, обеспокоенный таким необычным явлением.
– Случилось, Антон, – ответила Анна Николаевна. – Мы сегодня много нового узнали. Никак не можем уснуть, с тобой хотим объясниться.
Удивленный таким началом, Антон присел за стол и устало отклонился на спинку стула.
– Так что, все таки, у нас случилось?
– Нам кажется, Антон, это у тебя случилось. Мы узнали, что секретарша твоя, Ольга, беременна.
Антона передернуло. Такого поворота он никак не ожидал.
«Неужели действительно беременна? Как же так? Что же я понять-то не мог. Взрослый уже мужик. А она молчала… Ну и ну…», – крутились у него в голове бессвязные мысли.
– Мы тебе следующее должны сказать, сынок. В страшное время живем. Какая-то новая у вас появилась вера. Вы вокруг куста женитесь, безотцовщину на свет выпускаете. Но в нашей семье такого быть не может. Наша семья русская, православная. Она свое семя никогда на произвол судьбы не бросала. Коли сделал девку беременной – бери ее в жены, – сказала Анна Николаевна.
Антон сидел как в воду опущенный, и, кажется, он еще не успел до конца осознать всего, что случилось.
– Мама, я виноват. Виноват, как последний мерзавец. Может быть, она беременна, хотя никогда мне этого не говорила. Но не люблю я ее. Ты ведь знаешь, как получилось. Всю жизнь о Ксюше мечтал. Вот, через десять лет свела нас жизнь, и вдруг такое… Мне же на Ольге жениться против всего света будет.
В разговор вступил Константин Владимирович:
– А тебе не кажется, Тоша, что теперь разговоры о любви излишни? Это, конечно, прекрасное чувство. Но ведь есть и другие стороны жизни. Кто теперь должен быть в ответе за жизнь, которую ты породил? Может быть, товарищ Дзержинский? Или лучше послать Ольгу к знахарке вытравить ребенка? Нет уж, сынок. Кроме твоих тонких душевных переживаний имеется еще грубая ответственность за поступки. Мы не знаем другого хода, кроме принятия Ольги в нашу семью. И любовь у вас будет, потому что она скрепится детьми. И брак у вас будет хороший, мы уверены…
