чувствовали себя хозяевами этой земли, всем видом демонстрируя презрение к смерти, и к тем, кто наводит на них прицелы своего оружия. «Похоже, панцергренадеры» – подумал Севка с нарастающей ненавистью в душе – ишь, расшагались…» Он слышал об этих танковых гвардейцах, отличавшихся особой отвагой и выучкой. Немцы организовали контратаку по всем правилам военного искусства. Их артиллерия образовала вал взрывов, накрывая советские машины. На поле загорелось еще несколько советских танков. Затем огневой вал переместился на пехоту, и она залегла. В дополнение ко всему в просветлевшем небе появились бомбардировщики Ю-87, которые с невыносимым воем сирен начали пикировать на залегшую пехоту. За всем этим валом огня немецкая армада продолжала свое неспешное, но неумолимое движение. Севка разглядывал маленькие коробочки танков, вылезавшие из балок, низин и уже вплотную накативших на немногочисленные советские машины. Они охватывали русских в клещи. «Как тараканы» – думал он, ощущая в себе нервную дрожь.
Телефонист протянул Булаю трубку:
– Пятый, пятый – услышал он в ней дребезжащий голос комполка, – накрой пехоту, пехоту накрой, соколик. Сам наведешь?
– Наведу – ответил Булай, быстро просчитал наводку по движущимся цепям и дал команду наводчикам заряжать осколочными. Пристрелочный выстрел лег удачно, и он открыл беглую стрельбу. Орудие давало семь выстрелов в минуту – четыре орудия – двадцать восемь. Частокол взрывов вырос в массе наступавших немцев, они залегли и затем стали отбегать в перелесок. Мимо батареи с ревом прошло еще полтора десятка Т-34, видимо, резерв командира дивизии. Они на большой скорости помчались в гущу танкового боя. Немецкие танки развернулись, и оставив на поле несколько горящих машин, пустились в бегство. Булай уже было решил, что бой выигран, как неподалеку от батареи раздалась частая ружейная стрельба. В окопах второй линии немецкой обороны накопилось много недобитых фрицев, и, сконцентрировавшись на левом фланге, они пошли в рукопашную на оставшееся охранение, пытаясь отбить позиции. Начался ближний бой. Взвод охранения отбивался от нескольких десятков немцев.
– Батарея, карабины – крикнул Булай, выхватил свой наган и бросился в гущу драки. «Вот они, гады, вот они…» – звучали в его голове бессвязные слова. Его легкое, молодое тело, наполненное яростью, словно летело по воздуху, разинутый рот глотал воздух, глаза искали только одно – лицо врага. И он увидел его прямо перед собой – испачканное землей, лицо сорокалетнего ефрейтора, с холодно прищуренными глазами. Немец выдергивал штык винтовки из спины поверженного красноармейца, а взгляд его уже нашел Севку. Он вскинул винтовку и нажал на курок, но выстрела не последовало. И тогда ефрейтор взял винтовку наперевес и шагнул на встречу Булаю. Он не отводил своих серых глаз от глаз русского, и взгляд его излучал холодную силу смерти. Время словно остановилось для Севки. Окровавленный штык качался перед его глазами совсем близко, может быть, в двух шагах. Взгляд немца приближался, его всклоченные белесые волосы над стрижеными висками, твердо сомкнутый рот и заученные, сильные движения тела парализовали волю парня. Не знавший ни одной рукопашной схватки, ни разу не видевший такой неудержимой звериной ярости, он мгновенно ослаб в ногах и замер, как вкопанный, забыв про наган в своей руке. Немец сделал еще шаг вперед, надрывно заревел, оскалил зубы и Севка понял, что сейчас он вонзит в него штык. Словно кто-то подсек его под ноги, и он упал на спину, пропуская штык над собой. Одновременно Булай увидел свою руку с револьвером, которая вскинулась вверх и стреляет в немца, а затем почувствовал, что тот навалился на него всем телом и в глаза ему льется какая-то теплая жидкость. Севка вывернулся из под ефрейтора, и увидел, что пуля пробила тому переносицу, и из дыры бьет черная струя крови, залившая ему лицо. Горло парня исторгло крик ужаса и омерзения, его стало рвать.
Потом, когда бой затих, Булай выбрался из окопа и ползал на коленях между трупами своих и чужих по черно-красному снегу, отыскивая чистые пятна и почти не понимая, что делает, тер и тер снегом свое лицо.
Советское наступление пошло не по плану. Спешно переброшенные дивизия СС «Рейх» и 1 танковая дивизия немцев отбросили передовые части Красной Армии. Хотя в прорыв шириной 8 километров вслед за 39 армией вводились 29 армия генерала В. Швецова и 11 кавалерийский корпус полковника С.Соколова, у немцев было достаточно сил, чтобы закрыть брешь. На 29 армию с запада навалились части генерала Линдинга, укрепленные переброшенными по воздуху маршевыми батальонами, а с востока наседала кавалерийская бригада СС «Фегелейн». Темпы наступления замедлились. Лишь «вездеходный» 11 кавалерийский корпус уже оперировал в тылу врага и подходил к Вязьме на встречу с кавалерийским корпусом генерала Белова. Но и они не смогли соединиться, потому что не было танков и артиллерии, которые применили против них немцы. Кавалеристы остановились. Завязались упорные бои. Некоторые деревни по нескольку раз переходили из рук в руки. Наступление проводилось чаще всего без поддержки танков и авиации, в неимоверно трудных условиях. Глубокий снег, мороз в 25–30 градусов, невозможность обогреться и обсушить обмундирование. Тылы отставали. Подвоз боеприпасов, медикаментов и продовольствия не обеспечивал нужд наступающих частей. Между ослабленными в боях дивизиями и даже полками образовались разрывы. Сплошной линии фронта не было. Боевые действия велись вокруг деревень и вдоль дорог. В воздухе господствовала авиация противника. Единственной горловиной, через которую осуществлялась снабжение советских частей, являлась брешь в немецкой обороне в районе деревень Ножкино и Кокошкино. Эту горловину окрестили «огненным коридором».
Немцы быстро опомнились и разработали план окружения прорвавшихся советских частей. Наше командование недооценило сил противника. Вскоре значительные части Калининского фронта оказались в полуокружении. Стали заканчиваться боеприпасы и продовольствие. ВВС калининского фронта пытались организовать доставку боеприпасов и продовольствия окруженным частям по воздуху. Но самолетов было мало. На весь калининский фронт в этот период насчитывалось только 96 самолетов различных типов. В первых числах февраля расход боеприпасов 29 армии сократился до 1–2 снарядов в день на орудие и до двух-трех мин на миномет. Ставка приказала 30 армии генерала Д.Лелюшенко деблокировать окруженных. Бои велись практически ночами, потому что днем люфтваффе контролировало воздух. Ослабленные прежними боями дивизии Лелюшенко продвигались очень медленно, преодолевая ожесточенное сопротивление. Все деревни, вокруг которых велись бои, стерты с лица земли. Разведчики Лелюшенко уже достигли расположения 29 армии в районе деревень Лебзино и Соломино и даже вывезли на санях около тысячи раненых, но соединиться две армии так и не смогли. Немцы замыкали кольцо. Измотанные беспрестанными боями армии создавали круговую оборону в Мончаловских лесах на площади двадцать на десять километров. Все командиры штабов, специальных и тыловых подразделений, кто не был там крайне необходим, были переведены в пехоту. Необходимо было беречь боеприпасы. Не было горючего для машин и тягачей. Солдаты голодали. С начала февраля перешли на хвойный отвар и конское мясо. Местное население делилось с солдатами картофелем, солью, льняным семенем.
Завершив окружение 29 армии, немцы приступили к ее уничтожению. Днем и ночью со всех направлений фашисты бомбили, обстреливали и атаковали нашу оборону. Фронт продолжал сужаться. Были велики потери от авианалетов. Штабы и госпитали переводились из деревень в леса.
Стратегический замысел Ставки по уничтожению Ржевско-Вяземского выступа врага не был выполнен. Советская армия была еще не готова к таким масштабным и глубоко эшелонированным операциям.
Немцы сумели отрезать проникшие в их выступ армии. Потрепанный полк Севки был одной из частей окруженной группировки.
16
Настя
1942 год пришел в Муром, как и во все остальные места России, тупыми и тревожными ударами народного сердца. Фашист только-только отброшен от Москвы, но еще совсем рядом. Не выдохнуть с облегчением. Все таит в себе внутреннее напряжение. Тревога иссушила жизнерадостный блеск в глазах людей. Закутанные в платки бледные лица женщин и суровые лица мужчин несут в себе печать заботы. Прежде живописный городок на высоком берегу Оки будто сник. Деревянные домики смотрят на грязный снег улиц мутными глазами окошек. В покосившихся палисадниках и дырявых заборах посвистывает жгучий ветерок. Древние храмы, много лет не знавшие ухода, поднимают свои колокольни в серое небо без гордого торжества. Все они превратились в хозяйственные и военные объекты. Тишину города оживляет лишь карканье ворон, поселившихся на тополях вокруг госпиталя да паровозные гудки на станции, постоянно забитой военными эшелонами.
Жизнь Насти превратилась в бесконечный поток серых дней, едва различимых в своем однообразии.
