Семена, слава Богу, в прошлом году запасли, уже хорошо. А с тягловой силой беда. Был я намедни в райкоме, разведывал, как чего. Приедут ближе к Пасхе, посмотрят наши угодья, да и решат, какую помощь дать. Вроде в МТС пригонят пару тракторишек из военных фондов. Глядишь, и нам сколь – нибудь помогут. Ну, а что не помогут будем делить между собой. Производство снижать нельзя. Наши дети на фронте голодают.
– Это правда – снова заскрипел Матвей. Только чую я, этой весной последние силы на земле отдам. Кончаются они.
– Все мы на пределе, Матвей. У всех жилы трещат. Такая у нас, видно, судьба.
– Что, опять про грехи наши перед Господом Богом начинаешь?
– А что с тобой Матвей Петрович, начинать? Ты сроду в Бога не верил, а сейчас уж и подавно. Помнишь, как ты по молодости к монашкам вместе с Васей-нищим бегал? Земляки до сих пор смеются. Но дело, конечно, твое. А я так думаю, что ничего на свете даром не проходит. За все приходится отвечать. Значит, за какие-то грехи ответ несем. Да не столько мы с тобой, сколько дети наши.
– А они-то за какие грехи?
– За наши, Матвей. За наши.
– Всю жизнь тебя, Дмитрий Степанович знаю. Не припомню, чтобы ты таких грехов совершал, чтобы твои сыны сегодня со смертью лоб в лоб встретились. Тянешь, как вол свою упрягу, а им за это отвечать?
– А ты, Матвей, по единицам не суди, хотя и у меня грехов ой сколько наберется. Ты за весь народ думай. Русский народ – он особенный. Он как одно тело. Или не согласен?
– Да, уж. На миру живем. Все сообща.
– Вот, вот. Может немцы какие или французы каждый сам по себе. А мы одно тело, с этим и спорить нет резону. Вот и получается, что это тело грешило как целое и получает по заслугам как целое. Я так думаю.
– И отчего же нам честь такая досталась?
– Мне ответа на такие вопросы не дано. Только догадываться могу, что и вправду, особая честь нам дана. Вот скажи, Матвей, остались на свете настоящие христиане? Ты, может, не знаешь, а я знаю. Раньше подвижники везде были. Первые апостолы из Израиля произошли. Потом великие святые в Европе появились. Один Блаженный Августин чего стоит. Все было по Богу. А потом католическая церковь своим путем пошла. За власть стала бороться и святость растеряла. Святые только на Руси остались. Больше нигде нет таких христиан, которым Иисус Христос сказал бы – вы наследники моей славы. Все они по большому счету притворщики. Вот у фрицев на пряжках написано «С нами бог». Какой Бог может быть с этими душегубами?!
В нашем же народе подвижники были, есть и будут. Ведь наши деды к раке Серафима ходили, да и Анна моя по молодости тоже в Муром с бабами хаживала, к мощам Петра и Февроньи. Вот в этом и суть.
– Как тебя понимать?
– Я думаю, надо просто понимать. Подвижники – они как народные учителя. Пойдем мы за ними – значит, угодны будем Господу. Отвернемся от них – значит, уподобимся католикам и прочим. И получим наказание.
– Так, по-твоему выходит, мы его уже получаем?
– Может и так, Матвей. Война-то страшная у нас идет.
20
Настя. Май 1942
День за днем тихая скорбь прорастала в душе, принося новые и новые мысли.
«Что с того, что я работаю на военном заводе – думала Настя – сколько моих ровесников сражается на фронте, сколько свою жизнь отдают, а меня рядом нету. И Сева… Он ведь где-то там. Мать пишет, потерялся Сева на войне, родители все глаза выплакали. Но я же знаю, жив он, мне его разыскивать надо. А я здесь сижу. Нет, не место мне здесь, надо на войну идти»
Тетка Анисья плакала в голос, когда узнала, что Настя собралась в военкомат.
– Доченька, посмотри на себя. Ты же стебелечек тоненький, куда тебе на войну! Или не знаешь, какая она злая тетка?! Если не убьет, так изуродует, выбросит из жизни. Может, твой подвиг – детей рожать, а не в окопах сидеть! Опомнись, деточка..
– Тетенька, я детей рожать только от Севы смогу. Вот и пойду к нему на фронт.
– Да ведь пропал же он, не найдешь его. Может, сгинул он давно.
– Не сгинул, я знаю. Найду.
Настя говорила с такой уверенностью, с такой внутренней силой, что Анисья поняла – эту любовь ничто не остановит.
В военкомате ее принял пожилой майор с ампутированной по локоть правой рукой.
– Ты хорошо подумала, дочка? – спросил он, пытливо глядя в глаза девушки. Ему нужно было понять, не сгоряча ли Настя приняла решение. Если сгоряча, то потом пожалеет. – Я долго думала – ответила Настя – мне нужно на фронт.
– А ты понимаешь, как это трудно и страшно?
– Я готова туда пойти. А там пойму. Сейчас нет, конечно.
– Ты ведь самого главного себе представить не можешь: фронт душу выжигает. Душа не может спокойно пережить того, что глаза видят и руки делают. Она либо сгорает и человек становится бесчувственным, либо в скорлупу уходит и отказывается чужие страдания принимать, вместить их не может.
– Страшно все это, только я знаю, что мне надо туда.
– Или друг сердечный у тебя на фронте?
– Да, на фронте.
– Это ведь все девические мечты, что ты его там встретишь, и вместе врага будете разить. Такое только в сказках бывает. У войны свои законы. Может, ты в тылу себя для него убережешь, и будет у вас после войны семья. А вот пойдешь на фронт и неизвестно…
Майор долго уговаривал Настю. Он явно не хотел, чтобы эта хрупкая девочка сама прыгнула в пекло. Может быть, у него были собственные дочери. Но Настя стояла на своем, и в конце концов майор, вздохнув, подписал ей направление на курсы военфельдшеров во Владимире.
В мае Настя уже распаковывала свои пожитки в общежитии бывшего владимирского медицинского училища, переоборудованного под военно-медицинские курсы. В комнату заселились еще четверо девчат, все из близлежащих деревень. Они были физически сильнее Насти. Две из них поработали в колхозах, а две успели потрудиться на местных фабриках. Девчонки были также молоды, как и Настя, жизнерадостны и веселы. Войны они не боялись и головы их были заполнены обычными для этого возраста любовными делами. Они могли долгими вечерами трещать о своих женихах и читать их письма с фронта как самые увлекательные художественные произведения.
Им предстояло три месяца проходить ускоренный курс для фронтовых фельдшеров, которые на звание фельдшеров на самом деле не тянули. Здесь давали лишь начальные знания анатомии, учили различать ранения и принимать решения о том, какая необходима первичная помощь. Сама помощь в полевых условиях не могла быть сложной: дезинфекция, наложение жгутов, бандажей, шин, и так далее.
Для понимания эта наука оказалась не очень сложной, тем более, что в сумке фельдшера находилось небольшое количество лекарств и вспомогательных средств – йод, бинт, жгут, мазь от ожогов. Некоторые занятия вели врачи, демобилизованные с фронта по ранению. В их рассказах было много ужасного, от чего сердце Насти обливалось кровью. Только теперь она начала понимать, что мужество врача – это особого рода мужество. Ему приходится включаться в угасающую жизнь разворочанных осколками, лишенных рук и ног людей, вселять в них надежду и всеми силами оказывать помощь. И при этом не терять духа, не слабеть телом и душой. «Сколько же сил понадобится мне – думала Настя – наберусь ли я их когда?»
Потом начались практические занятия. Девушек учили на набитых смесью опилок и песка манекенах делать уколы, накладывать шины, перевязывать раны и перемещать раненых. Когда Настя впервые попыталась затащить себе на спину манекен весом 70 килограммов, чтобы по пластунски доставить его в санитарный пункт, она поняла, какие испытания ее ждут. Девушка тащила манекен по траве, изо всех сил
