имел обширную плешину, а другой – выдающиеся надбровные дуги, делавшие его похожим на орангутанга. Посреди комнаты стоял низкий топчан, а на стене висели инструменты пыток.
Увидев заключенного, они вытерли руки о полы халатов и уставились на Уварова, дожевывая обед.
– Дывись, Гриц, яки гарный хлопчик – медленно молвил плешивый, сцепив руки на животе – Вин швидко не сдохне.
– Живучий, сразу видно – так же не спеша ответил орангутанг – что там Тиль велел?
Плешивый прочитал переданную дежурным записку:
– Допрос с острасткой.
– Значит, зубы, ребра и пальцы. Больше ни-ни. Руки-ноги оставим на завтра. Слышь, пациент. Сегодня мы будем вышибать тебе зубы, ломать ребра и выламывать пальчики. Это у нас как запись на осмотр. Самая легкая процедура. Если останешься при своих интересах, то завтра очередь за руками-ногами. Ну, а что дальше, узнаешь потом. Так будешь разговаривать?
– С тобой язык поганить…
Плешивый подошел к Уварову, взял его за большой палец правой руки и неожиданно сильным рывком вывернул из сустава. Молния нестерпимой боли пронизала Виктора, он замычал и присел на корточки у стены. И тут же получил удар в зубы кованым солдатским башмаком.
Когда он пришел в себя, выплевывая осколки разрушенных зубов, его положили на топчан животом вниз и заломили руки за спину.
– Ну, хлопче, созрел для разговора? – услышал он голос плешивого, и положив голову щекой на топчан, не ответил.
– Добре. Помолчи пока, а мы пальчиками займемся. Потом разговоришься.
Орангутанг снял со стены большие кованые щипцы и Виктор почувствовал, что он сжимает ими мизинец на левой руке. Затем послышался хруст сустава, и он снова потерял сознание.
Утром Уварова снова привели к Тилю. Лицо его посинело и опухло от ударов башмком, губы были раздавлены, осколки зубов с обнажившимися нервами причиняли мучительную боль, изувеченные до неузнаваемости пальцы рук стали похожи на безжизненные корявые корневища неведомого растения. «Теперь я знаю, что такое крестные страдания» медленно ворочалась в его голове одна-единственная мысль.
Тиль внимательно смотрел на узника своими девичьим глазами, крутил в руке карандаш и не спешил начинать допрос.
– Ну, как Вы себя чувствуете – наконец нарушил он молчание – надолго ли хватит сил продолжать восхождение на Голгофу?
Виктор сидел, закрыв глаза, и не отвечал. У него не было сил на разговоры.
– Предполагаю, что Вы избрали самый простой план – умереть под пытками как можно быстрей. Не доводя дело до невыносимой боли, которая не позволит молчать. Так ведь? Хочу Вас сразу заверить, раньше времени Вы не умрете. Я об этом позабочусь. Я вообще, буду курировать весь ход дознания, и проявлять при этом максимум гуманизма. Вот смотрите, палачи изуродовали Вам кисти рук. Кстати, это члены украинской националистической организации. Я их попросил взаймы из батальона «Нахтигаль». Просто удивительно, какую животную ненависть они вынашивают к русским братьям – славянам. Иногда, кажется, что они готовы есть вас живьем. Да. Так вот, о кистях рук. Теперь они Вам не нужны, и если Вы продолжите молчать, то братья-славяне их отрубят. Затем пойдем дальше, и от Вашего организма будет убывать по кусочку до тех пор, пока он не скажет: «Стоп, хозяин. Больше не могу. Рассказывай правду». Я знаю, что говорю. Вы ведь не первый большевистский апостол в наших руках.
Уваров слабо улыбнулся обезображенным ртом и прошепелявил:
– Вы верный ученик фюрера, господин Тиль. Я не буду с Вами общаться.
В глазах Тиля сверкнула уже знакомая ярость:
– Уж не брезгливость ли Вами руководит, товарищ комиссар? Вы не желаете общаться с мастером грязных дел? Наверное, потому, что Ваши чекистские застенки были райскими уголками? Или Вы думаете, я не знаю, где Вы работали? Так вот, вы работали в НКВД в чине старшего лейтенанта и накануне войны прибыли в этот город не откуда-нибудь, а из лагерей. И руки у Вас по локоть в крови и дерьме. Так что не Вам изображать из себя моралиста.
Виктор открыл глаза и увидел лицо Тиля, осклабившегося в ядовитой усмешке. Он поднял ко рту руку, сплюнул на рукав наполнившую рот кровавую слюну. Просипел из последних сил:
– В НКВД тоже есть уроды. Одного я прикончил собственными руками. Но они не запачканы невинной кровью.
– Забыли, наверное, товарищ комиссар, что Господь запрещает человеку устанавливать вину другого человека. Он говорит «не судите». А Вы судили по гнилым человеческим законам и еще утверждаете, что остались паинькой.
– Я отказываюсь говорить с Вами…
– Ну, что ж. Тогда идем по объявленной программе. Извольте к палачам. А завтра, думаю, начнете во всем признаваться.
Когда Уварова привели в знакомый подвал, боль настолько овладела всем его телом, что сознание едва брезжило. Он снова увидел две отвратительные рожи, которые не стали утомлять его разговорами. Палачи поняли, с кем имеют дело. Они поставили узника на колени перед деревянной скамьей, один из них крепко схватил Виктора за правую руку и положил ее на скамью. Другой размахнулся топором на длинной ручке, с хаканьем ударил по запястью. Изуродованная кисть упала на бетонный пол. Плешивый накинул на окровавленную культю проволоку, и затянул ее в крепкий узел. Бинтовать не стали.
– Ну, одпочивай, хлопче. Другую ручку завтра обстрижем – сказал орангутанг, и Виктор с мучительным усилием поднялся на ноги. «Господи, помоги – внутренне стонал он – дай мне сил выстоять эту муку». И будто кто-то невидимый подхватил его под руки и помог дойти до камеры. Добравшись до топчана, Уваров сразу же потерял сознание и провалился в спасительную тьму.
30
«Булай и Спринтер»
– Ты знаешь, Данила, англичане попали со мной впросак – рассказывал Деркач, попивая светлое чешское пиво. Они встречались в Карловых Варах, в жаркий весенний день. Буйство красок и звонкие голоса птиц поднимали настроение.
– Когда я стал описывать свою работу в 90–91 годах в посольстве, то из моей писанины посыпались такие уничтожающие Горбачева факты, что даже они впали в недоумение – как их переврать? А мое дело сторона – я написал, а вы переделывайте. Поэтому работа у нас немного затормозилась.
– А что их так смутило?
– То, что посольство в полном составе не хотело голосовать за Горби. Помнишь, первое голосование – тогда все за Ельцина отдали голоса. Все уже поняли, что Миша подонок. Никакой поддержки советского народа ему на самом деле не было. А нужно, чтобы в книге стремление к горбачевскому обновлению охватило весь народ.
– Понятно. Что ж продолжай. Санкция на издание пасквиля о конце восьмидесятых от Центра получена. Теперь скажи, как живешь, что там с Софьей?
– Живу в Праге, снимаю квартирку. Зарабатываю скромно, но мне вместе с предательской пенсией хватает. Контакт со мной поддерживает в основном Даски. Он довольно деликатный человек, общаться с ним можно. С Софьей продолжаем создание «черных бригад» в русском интернете. Я их так называю. Она сейчас ко мне относится по – дружески, даже с симпатией. Кое-кого из других ее сотрудников я узнал, все работают на «Свободе». Вот где настоящий змеюшник! Общая постановка задач мне тоже ясна – подготовка в России «гражданского общества», которое сотрет с лица земли все русское. После этого возьмет власть и поставит в Москве американский флаг.
– Ну, ты преувеличиваешь.
– Ясное дело, преувеличиваю, но суть примерно такая: ампутировать из нашего национального сознания все, что делает нас самими собой. Настоящая лоботомия. К стати, с моими хохлами они делают тоже самое. Только там методика другая – общерусские корни они подменяют припадочным национализмом. А цель – то все та же. Создание клонов без прошлого.
