— Кто это?
— Лена, — ответил спокойный женский голос.
И дальше:
— Как ты растолстел! Тебе нужно бегать по утрам.
— Бежать, — говорю, — практически некуда… Я бы предпочел остаться здесь. Надеюсь, это возможно?..
— Конечно. Если ты нас любишь…
— Полковник говорит — люблю.
— Любишь — так оставайся. Мы не против…
— При чем тут любовь? — сказал я.
Затем добавил:
— Любовь — это для подростков… Тут уже не любовь, а судьба… Между прочим, где Катя?
— На циновке рядом с бабушкой…
Затем Лена сказала:
— Отвернись.
Я накрыл физиономию американской газетой.
Лена встала, надела халат и спрашивает:
— Тебе чаю или кофе?
Тут появилась Катя. Но это уже другая тема…
Глава двенадцатая
Когда-то ее не было совсем. Хотя представить себе этого я не могу. И вообще, можно ли представить себе то, чего не было? Затем ее принесли домой. Розовый, неожиданно легкий пакет с кружевами.
Любопытно отметить — Катино детство я помню хуже, чем свое.
Помню, она серьезно болела. Кажется, это было воспаление легких. Ее увезли в больницу. Мать и бабушку туда не пускали. Положение было угрожающее. Мы не знали, что делать.
Наконец меня вызвал главный врач. Это был неопрятный и даже выпивший человек. Он сказал:
— Не оставляйте жену и мамашу. Будьте рядом…
— Вы хотите сказать?..
— Сделаем все, что можно, — ответил доктор.
— Пустите в больницу мою жену.
— Это запрещено, — сказал он.
Наступили ужасные дни. Мы сидели возле телефона. Черный аппарат казался главным виновником несчастья. То и дело звонили посторонние, веселые люди. Мать иногда выходила на лестницу — плакать.
Как-то раз ей повстречался между этажами старый знакомый. Это был артист Меркурьев. Когда-то они вместе работали. Мать рассказала ему о наших делах. Меркурьев порылся в карманах. Обнаружил две копейки. Пошел в автомат.
— Меркурьев говорит, — сказал он, — пустите Норку в больницу…
И мать сразу пустили. А затем и жене разрешили дежурить ночами. Так что единственное оружие в борьбе против советского государства — абсурд…
В общем, дочка росла. Ходила в детский сад. Иногда я забирал ее домой. Помню белую деревянную скамейку. И кучу детской одежды, гораздо больше предметов, чем у взрослых… Вспоминаю подвернутый задник крошечного ботинка. И то, как я брал дочку за пояс, легонько встряхивая…
Затем мы шли по улице. Вспоминается ощущение подвижной маленькой ладони. Даже сквозь рукавицу чувствовалось, какая она горячая.
Меня поражала ее беспомощность. Ее уязвимость по отношению к транспорту, ветру… Ее зависимость от моих решений, действий, слов…
Я думал — сколько же лет это будет продолжаться? И отвечал себе — до конца…
Припоминается один разговор в электричке. Мой случайный попутчик говорил:
«…Я мечтал о сыне. Сначала огорчился. Потом — ничего. Родись у нас мальчик, я бы капитулировал. Рассуждал бы примерно так: сам я немногого добился в жизни. Мой сын добьется большего. Я передам ему опыт своих неудач. Он вырастет мужественным и целеустремленным. Я как бы перейду в моего сына. То есть погибну…
С дочкой все иначе. Она нуждается во мне, и так будет до конца. Она не даст мне забыть о себе…»
Дочка росла. Ее уже было видно из-за стула.
Помню, она вернулась из детского сада. Не раздеваясь, спросила:
— Ты любишь Брежнева?
До этого мне не приходилось ее воспитывать. Она воспринималась как ценный неодушевленный предмет. И вот — я должен что-то говорить, объяснять…
Я сказал:
— Любить можно тех, кого хорошо знаешь. Например, маму, бабушку. Или на худой конец — меня. Брежнева мы не знаем, хоть часто видим его портреты. Возможно, он хороший человек. А может быть — и нет. Как можно любить незнакомого человека?..
— А наши воспитатели его любят, — сказала дочка.
— Вероятно, они лучше его знают.
— Нет, — сказала дочка, — просто они — воспитатели. А ты всего лишь папа…
Потом она стала быстро взрослеть. Задавала трудные вопросы. Вроде бы догадывалась, что я неудачник. Иногда спрашивала:
— Что же тебя все не печатают?
— Не хотят.
— А ты напиши про собаку.
Видимо, дочке казалось, что про собаку я напишу — гениально.
Тогда я придумал сказку:
«В некотором царстве жил-был художник. Вызывает его король и говорит:
— Нарисуй мне картину. Я тебе хорошо заплачу.
— Что я должен нарисовать? — спросил художник.
— Все, что угодно, — ответил король, — за исключением маленькой серой букашки.
— А все остальное — можно?! — поразился художник.
— Ну, конечно. Все, кроме маленькой серой букашки.
Художник уехал домой.
Прошел год, второй, третий. Король забеспокоился. Он приказал разыскать художника. Он спросил:
— Где же обещанная картина?
Художник опустил голову.
— Отвечай, — приказал король.
— Я не могу ее написать, — сказал художник.
— Почему?
Наступила долгая пауза. Затем художник ответил:
— Я думаю только о серой букашке…»
— Ты поняла, что я хотел сказать?
— Да.
— Что же ты поняла?
