фотографию мужа. Это нормально.
Но я почему-то испытывал болезненное волнение. Мне было трудно сосредоточиться, чтобы уяснить его причины. Значит, все, что происходит, — серьезно. Если я впервые это чувствую, то сколько же любви потеряно за долгие годы?..
У меня не хватало сил обдумать происходящее. Я не знал, что любовь может достигать такой силы и остроты.
Я подумал: «Если у меня сейчас трясутся руки, что же будет потом?»
В общем, я собрался и поехал на работу…
Прошло лет шесть, началась эмиграция. Евреи заговорили об исторической родине.
Раньше полноценному человеку нужны были дубленка и кандидатская степень. Теперь к этому добавился израильский вызов.
О нем мечтал любой интеллигент. Даже если не собирался эмигрировать. Так, на всякий случай.
Сначала уезжали полноценные евреи. За ними устремились граждане сомнительного происхождения. Еще через год начали выпускать русских. Среди них по израильским документам выехал наш знакомый, отец Маврикий Рыкунов.
И вот моя жена решила эмигрировать. А я решил остаться.
Трудно сказать, почему я решил остаться. Видимо, еще не достиг какой-то роковой черты. Все еще хотел исчерпать какие-то неопределенные шансы. А может, бессознательно стремился к репрессиям. Такое случается. Грош цена российскому интеллигенту, не побывавшему в тюрьме…
Меня поразила ее решимость. Ведь Лена казалась зависимой и покорной. И вдруг — такое серьезное, окончательное решение.
У нее появились заграничные бумаги с красными печатями. К ней приходили суровые, бородатые отказники. Оставляли инструкции на папиросной бумаге. Недоверчиво поглядывали в мою сторону.
А я до последней минуты не верил. Слишком уж все это было невероятно. Как путешествие на Марс.
Клянусь, до последней минуты не верил. Знал и не верил. Так чаще всего и бывает.
И эта проклятая минута наступила. Документы были оформлены, виза получена. Катя раздала подругам фантики и марки. Оставалось только купить билеты на самолет.
Мать плакала. Лена была поглощена заботами. Я отодвинулся на задний план.
Я и раньше не заслонял ее горизонтов. А теперь ей было и вовсе не до меня.
И вот Лена поехала за билетами. Вернулась с коробкой. Подошла ко мне и говорит:
— У меня оставались лишние деньги. Это тебе.
В коробке лежала импортная поплиновая рубаха. Если не ошибаюсь, румынского производства.
— Ну что ж, — говорю, — спасибо. Приличная рубаха, скромная и доброкачественная. Да здравствует товарищ Чаушеску!..
Только куда я в ней пойду? В самом деле — куда?!
Дядя леопольд
Жизнь дяди Леопольда была покрыта экзотическим туманом. Что-то было в нем от героев Майн Рида и Купера. Долгие годы его судьба будоражила мое воображение. Сейчас это прошло.
Однако не будем забегать вперед.
У моего еврейского деда было три сына. (Да не смутит вас эта обманчивая былинная нота.) Звали сыновей — Леопольд, Донат и Михаил.
Младшему, Леопольду, как бы умышленно дали заморское имя. Словно в расчете на его космополитическую биографию.
Имя Донат — неясного, балтийско-литовского происхождения. (Что соответствует неясному положению моего отца. В семьдесят два года он эмигрировал из России.)
Носитель чисто православного имени, Михаил, скончался от туберкулеза в блокадном Ленинграде.
Согласитесь, имя в значительной степени определяет характер и даже биографию человека.
Анатолий почти всегда нахал и забияка.
Борис — склонный к полноте холерик.
Галина — крикливая и вульгарная склочница.
Зоя — мать-одиночка.
Алексей — слабохарактерный добряк.
В имени Григорий я слышу ноту материального достатка.
В имени Михаил — глухое предвестие ранней трагической смерти. (Вспомните Лермонтова, Кольцова, Булгакова…)
И так далее.
Михаил рос замкнутым и нелюдимым. Он писал стихи. Сколотил на Дальнем Востоке футуристическую группировку. Сам Маяковский написал ему умеренно хамское, дружеское письмо.
У моего отца есть две книги, написанные старшим братом. Одна называется «М-у-у». Второе название забыл. В нем участвует сложная алгебраическая формула.
Стихи там довольно нелепые. Одно лирическое стихотворение заканчивается так:
В сохранившейся рецензии на эту книгу мне запомнилась грубая фраза: «Пошли дурака Богу молиться, он и лоб разобьет!..»
Михаил был необычайно замкнутым человеком. Родственники даже не подозревали, чем он вообще занимается. Однажды, уже взрослыми людьми, Донат и Михаил столкнулись за кулисами Брянского летнего театра. Как выяснилось, братья участвовали в одной эстрадной программе. Донат был куплетистом. Михаил выступал с художественным чтением.
Старшие братья тянулись к литературе, к искусству. Младший, Леопольд, с детства шел иным, более надежным путем.
Леопольд рос аферистом.
В четырнадцать лет он спекулировал куревом на территории порта. Покупал у иностранных моряков сигары для ночного ресторана братьев Уриных. Затем перешел на чулки и косметику. Если требовалось, сопровождал иностранцев в публичный дом на Косой улице. Параллельно боксировал в атлетическом клубе «Икар». А по воскресеньям играл на трубе в городском саду.
К восемнадцати годам Леопольд осуществил свою первую настоящую аферу. Дело было так.
В один из центральных магазинов города зашел унылый скромный юноша. В руках его была обернутая мятой газетой скрипка. Юноша обратился к владельцу магазина Танакису:
— На улице ливень. Боюсь, моя скрипка намокнет. Не могу ли я временно оставить ее здесь?
— Почему бы и нет? — равнодушно ответил Танакис.
Час спустя в магазин явился нарядный иностранец с огромными, подозрительно рыжими усами. Долго разглядывал выставленные на полках товары. Затем протянул руку, откинул мятую газету и воскликнул:
— Не может быть! Не верю! Это сон! Разбудите меня! Какая удача — подлинный Страдивари! Я покупаю эту вещь!
— Она не продается, — сказал Танакис.
— Но я готов заплатить за нее любые деньги!
— Мне очень жаль…
