— А чего стоит куриная лапа, — вы только разглядите хорошенько ее безобразную чешуйчатую сморщенную поверхность, — говорю я таким людям, смеясь. — И между тем с каким аппетитом вы ее смакуете, если она попадет к вам в суп.
— Но ведь крысы — первые разносители заразы.
— А кто в этом виноват? Если бы люди были чистоплотны крыса не была бы разносителем заразы. Кто не закапывает отбросы, которые служат пищею крысам, оставляя их гнить?
— Но крысы так дурно пахнут.
— Каждое животное, в том числе и человек, пахнет тем, что ест, и, если крыса не будет есть мясо, а только растительную пищу, она перестанет плохо пахнуть. Я знал красавицу дагомейку, которая выступала со мною в одном цирке. Но мы не могли переносить друг друга: ей казалось, что от меня дурно пахнет, а мне — что дурно пахнет от нее. Она употребляла в большом количестве чеснок и кокосовое масло, и от ее кожи и от дыхания исходил отвратительный для меня запах.
— Но ведь они портят книги, мебель, разные домашние вещи; это большое зло — крысы, — говорят люди.
— От человека всецело зависит, чтобы крысы ничего не портили в доме: стоит только где-нибудь на определенном месте оставлять ежедневно две-три кучки крошек с вашего стола, и крысы будут ходить в свой уголок есть, они будут сыты, и им незачем будет с голода портить в доме вещи. Крысоловка мала помогает человеку. Крысы плодятся до пяти раз в год, принося в среднем по 8–9 детенышей, т.-е. 45 детенышей в год; если каждая крыса будет плодиться, то каждый из детенышей в свою очередь принесет столько же через каждые два месяца. Какое значение имеет истребление человеком двадцати-тридцати крыс в год? Если же начать отравлять животных ядом, то они, околевая под полом, будут заражать воздух и, действительно, приносить людям страшный вред.
У меня много крыс. Все они сидят в своих клетках, а я наблюдаю их жизнь и учу их зарабатывать себе хлеб вместе со мною на наших представлениях.
Я прежде всего стараюсь отучать их от пугливости. Они всего боятся. Стоит только пройти мимо клетки, как маленькие затворницы уже нервно вздрагивают усиками и нюхают воздух. А я постоянно искусственно тревожу своих воспитанниц, громко разговариваю возле клеток, кашляю, смеюсь, пою, бросаю на пол тяжелые предметы, двигаю стульями. При этом, я соблюдаю одно условие: крысы ниоткуда не получают пищу, кроме как из моих рук.
Целыми часами я стоял у клеток и изучал образ жизни крыс, здесь же я научился их разговору. Не раз мне удавалось видеть их борьбу. Особенно воинственными оказывались самцы. Стоя на задних лапках, они отражали передними удар противника. Во время битвы они издавали особенный писк, привлекающий к ним внимание остальных крыс. Я изучил этот крысиный писк, и, начиная кормление, подражал ему. Это оказывало на них магическое действие; крысы сбегались на писк со всех сторон.
С каждым днем крысы привыкали ко мне все более и более, и скоро они легко и охотно стали итти ко мне на зов и получать от меня молоко, белый хлеб, сахар и другие лакомства; я избегал давать им мясо, которое развивает в них кровожадность и делает менее восприимчивыми к учению. С каждым днем крысы становились все смелее; наконец они совершенно привыкли ко мне и доверчиво брали из рук моих пищу. Я кормил их несколько раз в день.
Через две недели, когда крысы стали мне совершенно доверять, я занялся их обучением — дрессировкой. Ведь должны же были они научиться зарабатывать себе хлеб? Я начал их выпускать из клетки на столик или тумбочку, делая это исключительно ночью, когда кругом стоит безусловная тишина и ни единый звук не пугает моих воспитанниц.
Что же делают мои крысы, очутившись на свободе в первый раз после долгого тюремного заключения? Они с любопытством и волнением обегают несколько раз кругом стола, а успокоившись, начинают умываться. Если они голодны, они становятся на задние лапки или свешиваются вниз, но не убегают, не бросаются на пол. Я тихо, бесшумно подхожу к столу, издавая призывный писк, потом осторожно кладу руку с приманкой на край стола. Крысы подходят к руке, сначала робко, далеко не так охотно, как запертые в клетке, обнюхивают руку, съедают приманку, но, под конец, решаются все-таки взобраться на мою руку.
Крысы еще очень пугливы. При малейшем моем движении они быстро убегают, хотя вскоре возвращаются обратно.
Я ежедневно терпеливо повторял эти опыты и скоро мог совсем свободно сжимать крыс в руке. Шаг за шагом я завоевывал доверие и привязанность дикарей. Крысы разгуливали по всей протянутой вперед руке, а я расхаживал с ними целыми часами по комнате.
Когда маленькие ученицы совершенно освоились со мной на свободе, я принялся, наконец, за серьезное обучение.
Составив три стола вместе, я становлюсь на них посредине с флейтой в руках и выпускаю на эти же столы всех моих крыс. Прижимая флейту к губам, я издаю на ней монотонные однообразные звуки, чередуя их с обычным сигнальным писком. Крысы скоро привыкают к флейте и писку; они прибегают к моим ногам и обнюхивают меня. Я осторожно нагибаюсь и кормлю их. Вначале они готовы дать тягу, но потом берут из рук корм. А через неделю крысы уже со всех ног бегут на звук флейты к моим ногам и ждут обычной подачки. И вдруг я отказываюсь дать им, как всегда, корм. Я не шевелюсь, и рука моя не протягивает обычной подачки. Крысы беспокоятся; они поднимают рыльца и ждут сверху заслуженного вознаграждения. А я думаю:
«Шалите, братцы, сначала заработайте свой кусок. Кто работает, тот только и ест. Идите наверх ко мне, дотянитесь до вашего корма».
И крысы, как бы угадавая мои мысли, бегут за подачкой, выше, выше; обнюхивая мои ноги, они ползут к самым коленам.
На сегодня довольно.
И я даю им заработанный корм.
Но на следующий день я требую, чтобы ученицы делали восхожение еще выше; они уже добираются до моих плеч и свободно разгуливают по мне, а я с ними брожу по комнате.
На арене в цирке, где не было помехи — лишней мебели, я выпускал крыс прямо на землю, и они сбегались к моим ногам, под знакомые звуки флейты.
— «Крысолов из Гамельна»… — читала публика, останавливаясь около цирка, где я выступал со своими животными.
Я уже не раз показывал на арене моих дрессированных крыс, и название этого номера казалось публике очень заманчивым.
Я должен был изобразить старую легенду о человеке, обладавшем волшебною флейтою, пришедшем в маленький старинный немецкий городок Гамельн, жители которого умирали от голода; он вывел при помощи своей флейты крыс, пожиравших последние съестные припасы жителей, и утопил животных в реке.
— «Крысолов из Гамельна»… — читали дети, — ах, это наверное что-нибудь очень, очень интересное.
И цирк был битком набит веселыми ребятишками с блестящими от нетерпения глазами.
Перед началом представления в барьер скрытно вставили клетку с крысами, около которых стоял мой помощник.
Начался спектакль. Я был посреди арены с флейтой в руках и выводил на ней знакомые маленьким грызунам протяжные звуки. В это время мой помощник, незаметно для публики, посредством протянутого шнурка открывал клетки, и крысы через небольшие отверстия барьера выбегали на арену и сбегались к моим ногам, а затем влезали по моему туловищу наверх, на плечи, облепляя меня со всех сторон.
И в этот раз, почувствовав возможность выйти из клетки, крысы стремглав бросились на призывный звук флейты, обещавшей им обычную награду. Я стоял и смотрел на эту движущуюся толпу маленьких четвероногих артистов, бегущих ко мне. Вот они близко; вот бурным каскадом плывут снизу на меня,
