мемуарах члена военного совета фронта Грушевого, который занимался вопросами тыла и, видимо, недостаточно знал то, что происходило на фронте; и не так, как описано в мемуарах Мерецкова, которые на самом деле писал его послевоенный адъютант.
Между Мерецковым и Щербаковым была неприязнь. По Щербакову выходило, что всю операцию вела его армия, а Мерецков только мешал делу. Я готов этому верить, ибо к сентябрю в распоряжении командующего фронтом только и оставалась 14 армия, которой непосредственно командовал Щербаков, одна дивизия из 19 армии и танки, так что функция командующего фронтом тут была вроде бы вообще не ясна. Оба штаба, фронта и армии, расположились рядом. Да и вообще Мерецков считался в штабе дураком, чего не скажешь о Щербакове.
Однако этой операцией Сталин остался доволен — она была объявлена десятым из знаменитых «Десяти сталинских ударов» 1944 года (нг звание, ныне уже исчезнувшее из учебников и энциклопедий)[322]. И Мерецков получил за нее, наконец, маршала. Это звание до тех пор все время от него ускользало, хотя он и был из любимой Сталиным Первой Конной времен гражданской войны и победоносно командовал Волховским фронтом, — да видно, Сталин не мог ему простить дело 2-й ударной армии. То обстоятельство, что осенью 1941 г. Мерецков ожидал расстрела, а Сталин его вдруг помиловал (одного из десятков смертников!), Сталина волновало, наверное, меньше. Впрочем, и к Рокоссовскому, также спасшемуся из застенка, Сталин относился недоверчиво.
Щербаков же остался как бы в тени, и к том) же после взятия Киркснеса превратился в тылового генерала, — хотя, конечно, получил не только наш, но и высший норвежский орден, и в честь его в Киркенесс была названа аж целая улица.
Начавшиеся в октябре бои оказались очень тяжелыми.
Между норвежской границей и нашей территорией была выходившая к Баренцеву морю полоса Пстсамо, которая принадлежала Финляндии до войны 1939–1940 гг. Затем мы её забрали, а в 1941 г. она снова отошла к финнам. Мы за два года не успели её тогда освоить, она так и осталась финской и саамской (лопарской).
На этой территории не было собственно городов или поселков городского типа, а были только скопления домов — у берега в Лиинахамари, в Петсамо собственно и в Луостари, что в Псчснгской долине, и юго-западнее, в районе никелевых разработок.
Финны, хорошо зная наших, увели все население из области Пстсамо. которое там оставалось, полностью. Все там было пустынно, хотя здания уцелели.
Самыми сложными были бои за порт Лиинахамари. Пстсамо лежит в стороне от моря, а это был выход к морю, здесь была одна из немецких военно-морских баз. Лиинахамари был занят одновременно нашим морским десантом и нашей пехотой. Немецкие части были тем самым частью уже полностью отрезаны, частью им угрожало окружение от нашего флангового продвижения. Они начали откатываться по трем дорогам — от Пстсамо в Норвегию к Ярфьорду и Киркснесу, от Луостари на Ахмалахти и Никель, а оттуда — частью к северу в сторону Киркенеса и западнее его, частью вверх по реке Патсойоки, вдоль норвсжско-финской границы.
Луостари было занято 12 октября. Лиинахамари — 13-го и собственно Пстсамо — 15-го, т. е. после почти недельных боев; еще более недели шли тяжелые бои. пока наши, продвинувшись от Пстсамо на 30– 40 километров, 22–23 октября не вышли на норвежскую границу.
В первых числах октября и наш 7-й отдел фронта еще раз перебросили на север — теперь в Мурманск.
Глава пятая (1944–1945)
Над милым прошлым поднялась завеса
Пожаров красно-синей полосой,
Видением чужою Киркенеса,
Спаленной жизни теплою золой.
I
Наступление 14 армии на Мурманско-Киркснесском направлении было очень тяжелым, по условиям местности и из-за жестокого сопротивления противника, но тем не менее шло блестяще, с большим перевесом в боевой силе и технике. Заходившие с фланга неожиданно для противника наши танки наводили на него панику, авиация наша заполняла небо. Уже настала зима, и боеприпасы из тыла частично доставлялись оленными отрядами. С Мустатунтури во фланг австрийцам ударила морская пехота.
В Мурманске не было ни одного совершенно целого дома — значительная часть лежала в руинах, у других — где обрушилась стена, где стены были пробиты или побиты осколками, и во всех окнах либо зияли дыры, либо чернела фанера. На восточном склоне, где раньше была деревянная часть Мурманска, торчали одни трубы, и лишь по самому краю сохранилось несколько стандартных деревянных двухэтажных домов. Но все же это был все тот же город, который мы полюбили во время бомбежек и наших якобы подпольных радиопередач.
А сейчас мы в Мурманске сидели и бездельничали. С началом наступления нам заняться было нечем. Трубить в громкоговорители радиопередвижек и разбрасывать листовки было бесполезно. Оставалась, казалось бы, работа с пленными. Но они попадали к разведчикам и в Мурманск не переправлялись: вообще армии было не до нас.
Поместили нас в громадном гимнастическом зале школы — с битыми стеклами. Там были расставлены многочисленные койки и стоял стол или два. Все мы сидели на этих койках, и было неясно, что нам дальше делать. Резались в покер. Читали стихи. На Канале мы успели обзавестись книгами, но с собой их не взяли. Чемоданов, в отличие от немецких офицеров, мы не имели.
Что происходило вокруг нас? Наши части выбили немцев (вернее, австрийцев по преимуществу) с горных опорных пунктов за рекой Большой Лицей и заставили их отойти от Мустатунтури, освободив осажденный Рыбачий полуостров; затем вступили в долину Пстсамо, тогда финскую, перед норвежской границей (проходившей, кроме небольшого полуострова к востоку от ее устья, по реке Паз, или, по-фински, Патсойоки, а по-норвежски — Пасвикэльв). На этой узкой полосе, соединявшей Финляндию с Баренцевым морем, были расположены поселки Салмиярви (около современного Никеля), Луостари (теперь Заполярный), Пстсамо (Печснга) и порт Лиинахамари.
После выхода из войны Финляндии и нашей победы на Кандалакшском направлении 32-я и 26-я армии были расформированы, а части переброшены на другие фронты. Части 19-й армии участвовали в боях на фланге
Мурманско-Киркенесского направления, но потом были тоже отведены на Первый Украинский фронт. Разумно было бы расформировать и Карельский фронт, но этого не было сделано. Его командующий Мерецков имел теперь в своем распоряжении одну единственную 14-ю армию, которой успешно командовал генерал В.И.Щербаков, а кроме этого, одну дивизию и танки из 19 армии. Штаб Щербакова находился сначала на Лице, а потом был выдвинут в Луостари. Сам Мерецков со штабом находился в подземном убежище под Мурманском, но оперативная группа штаба фронта была выдвинута рядом со штабом Щербакова, и это, судя по всему, только мешало делу.
У Мерецкова был начальник штаба и почему-то целых два «члена военного совета», т. е. политических комиссара, Штыков и Грушевой, а у Щербакова был свой начальник штаба и еще «член военного совета» генерал-майор авиации Сергеев. Штыков был переброшен из Ленинграда и вместе со всем штабом Карельского фронта впоследствии попал на Дальний Восток; таким образом он спас жизнь, когда Сталиным было затеяно пресловутое «ленинградское дело»; Грушевой — не знаю, откуда взялся, но во всяком случае особо близко не подъезжал к фронту. Зато после войны, как рассказывал мне В.И.Щербаков, велел своему адъютанту (послевоенному) написать его воспоминания о Киркенесской операции и тем ввел в полное заблуждение последующих историков войны.
