В соответствии с существующим между союзниками обычаем предлагаю вам немедленно сообщить мне состав гражданской администрации области Финнмарк.
Подпись:
Перепечатываю и иду в штаб к Далю. Ночь. У двери штаба никого нет — к чему? Они же у себя дома, и дверь не заперта на ключ — это у норвежцев не принято. По пустому коридору вхожу в комнатку, где спит Даль; с трудом бужу его. Он открывает глаза и смотрит на часы.
— Дьяконов, вы когда-нибудь спите?
— К вам срочное письмо.
Он лежа прочитывает его и говорит:
— Ну ладно, оставьте мне. Я говорю:
— Господин полковник, вы знаете, что мне запрещено оставлять у вас секретные письма.
— Хорошо, дайте мне со стола блокнот и карандаш.
Я отворачиваюсь, делая вид, что не вижу, как он списывает текст письма.
На другой день у меня не было особых дел, я сижу в своей комнатке и вижу, как во двор лихо въезжает норвежский солдат на мотоцикле. К нему выходит наш дневальный и берет от него огромный белый пакет размером с полтора листа с пятью сургучными печатями. Несет ко мне.
Я вскрываю пакет — в нем второй; во втором — еще конверт, как Кащеева смерть. Вскрываю третий, последний конверт:
«Срочное. Секретно.
Глубокоуважаемый полковник Поляков!
Настоящим извещаю вас, что в области Финнмарк губернатор — такой-то, главный судья — такой-то, начальник полиции — такой-то.
Поскольку вы обратили мое внимание на существование между союзниками обычая сообщать друг другу состав гражданской администрации, предлагаю вам немедленно сообщить мне состав гражданской администрации Мурманской области
Полковник
Не скрою, что я не без злорадства перевел это послание и направил его Полякову.
Как нашему штабу пришло в голову писать такое послание? Я думаю, объяснение очевидно: Полякова из Москвы запросили о составе норвежской гражданской администрации и намылили ему голову, когда оказалось, что он его не знал. Вместо того, чтобы позвонить мне по телефону и спросить меня — а если бы я не знал, кто у них главный судья, я мог бы перейти улицу и спросить у Анденеса — Поляков предпочел секретную шифровку, причем со вручением не мне, а коменданту.
Другое дело Поляков решил тоже поручить самому Лукину-Григэ, а уж он вызвал меня и передал приказ.
— У нас есть сведения, что майор My (ведавший в норвежской миссии продовольственным снабжением населения) — английский шпион. Вам приказано пригласить его в гости и поить до тех пор, пока он не сознается.
Я говорю:
— Павел Григорьевич, ведь все норвежцы знают, что им не разрешен вход в комендатуру дальше приемной. Если My — разведчик, то он конечно, заподозрит нас…
— Это приказ. Выполняйте. Мой адъютант выдаст вам бутылку водки.
Я не мог принимать майора My на своих нарах, и мне отвели комнату почему-то отсутствовавшего Ефимова, дали бутылку водки, краюху хлеба и два стакана. Кроме того, некоторое время тому назад мне Лукин-Григэ вручил для поощрения большую банку патоки. Я ее тоже притащил.
Вышел на улицу — небо было ясно, стоял морозец и падал легкий снег. Не успел я далеко отойти — смотрю, навстречу идет майор My. Я поздоровался с ним и говорю:
— Что же вы когда-нибудь не зайдете ко мне пропустить стаканчик?
— Я с удовольствием. Когда?
— Да хоть сейчас.
Я провел его в комнату, где было заготовлено пиршество, разлил водку по стаканам. My потер руки с мороза и взял стакан.
— Скол!
— Скол! — Мы хлопнули.
— Хорошо с морозу, — говорит My. — А вы знаете, я ведь был английским шпионом.
Ошарашенный, я был уже готов убрать бутылку со стола за дальнейшей ее ненадобностью, но решил послушать подробности. My рассказал, что он был в 1940 г. заброшен в тыл немецкой армии в Финляндию и узнал точный срок нападения Германии на СССР: 22 июня 1941 года, о чем он немедленно и сообщил в свой центр; а вызванный вскоре обратно в Англию, лично убедился в том, что его сообщение было передано в Москву.
Увы, таких сообщений приходило немало не от одного только Зорге.
К тому времени норвежские отряды уже некоторое время продвигались по выжженной земле за Таной. Начались операции по захвату немецких маяков и базы на о. Сёрёйа, обслуживавших немецкие подводные лодки, которые продолжали активно действовать в Баренцевом море. Последнее письмо Полякова укрепило Даля в решении перенести свой штаб и миссию в городок Кэутокейно в глубине Западного Финнмарка. Дел там хватало, там еще не было норвежской власти. Переезд состоялся уже после 9 мая. В Кэутокейно не было шоссейной дороги, туда не было телеграфной линии (хотя норвежцы позже наладили телефон), и связь была только по радио — и притом не с Поляковым. В Сёр-Варангере была оставлена только норвежская комендатура в Киркенесе во главе с капитаном Карлсеном, полиция и врачи.
Кроме Володарского, в составе миссии Даля был еще один военно-морской врач, Квиттинген — умный и решительный человек, ветеран борьбы с фашизмом: он был врачом негуса Хайле Селассие во время войны в Эфиопии (Абиссинии) с итальянскими фашистскими войсками, ушел из страны вместе с негусом и последней абиссинской частью. По его словам, он содействовал ускорению высадки союзных войск в Нормандии таким образом: среди моряков, которые должны были обеспечивать высадку, был высок процент больных сифилисом. Он же предложил их лечение сухой баней: в ней температура воздуха нагонялась до 50–6 °C° и больше, и бледная спирохета дохла. Правда, он признавал, что при этом методе лечения были смертельные случаи, но ввиду срочности военной задачи надо было идти на такой риск. Этот врач и его два товарища — курсанты-медики — решили создать в Киркенесе больницу — маленькая больничка Володарского, как сказано, могла фактически служить лишь как амбулатория, а в округе теперь стало отмечаться немало серьезных заболеваний.
Больницу решено было оборудовать в бывшей школе. Я уже рассказывал, что ее здание было подорвано торпедой, но почему-то пострадал только первый этаж; если подвести под здание бетонные подпорки, оно годилось к использованию. Обратились к фирме «Сюдварангер» — у них был и цемент, и рабочие, но заведовавший руинами завода инженер отказал в какой-либо помощи. Врачи тогда тем не менее где-то сами раздобыли цемент, им согласился помогать один старый рабочий, и к концу апреля они привели здание в пригодное состояние. На верхнем этаже разместилось жилое помещение и приемный покой.
За нашими повседневными делами было легко забыть, что идет война. Но вот вслед за одним из норвежских ботов и очередным «Либерти», прибывшим в порт Киркенес, во фьорд ворвалась немецкая подводная лодка и выпустила торпеду — промахнулась по обоим судам, но разнесла вдребезги старый причал, а во всем городе повылетали сохранившиеся или восстановленные стекла. — Ей не удалось, однако, уйти обратно в Баренцево море — у выхода из фьорда она была потоплена нашими катерами.
Около этого времени до нас дошло известие о потоплении подводной лодкой — по-видимому, той же самой — большого гражданского транспортного судна между полуостровом Варангер и полуостровом Рыбачий — в двух шагах от Кольской губы[357]. Никто не спасся. Война еще продолжалась.
Как-то раз в Киркенес приехал сам генерал Щербаков. Это было еще до отъезда Даля в Кэутокейно; Лукин-Григэ пригласил его (и, конечно, меня) и устроил неплохой выпивон для двух начальников. Щербаков, который, как я не раз видел во время наездов Даля в Луостари, легко выносил алкоголь в
