чем в пять-шесть раз больше. Зачем?
55
Лишь к концу моих студенческих лет исторический факультет ЛИФЛИ был слит с историческим факультетом, воссозданным в Университете (в здании «Старого Гостиного двора»); философский был тоже переведен в университет (туда же), а под конец (с 1937.38 учебного года) и лингвистический с литературным факультетом были переведены в состав Университета, сделавшись единым филологическим факультетом; но они остались в старом здании по Университетской набережной, дом 11; восточный факультет был выделен (тоже в этом же здании) лишь в 1943.44 учебном году
56
Поклонник Э. был, видимо, ответственен за благоустройство города, и Э. раз с гордостью сказала мне, что это по его распоряжению будет выравнена мостовая на всех крутых ленинградских мостиках через каналы, в частности, на Дворцовой набережной (тогда «Набережной 9 января») и на Кутузовской (тогда «Жореса»). Ранее профиль мостовой воспроизводил профиль арки над каналом. На этом мы с Э. поссорились, потому что я находил, что переделывать традиционные черты нашего города нельзя; напрасно она объясняла, что меняется только наклон мостовой, но очертание парапета и арки остаются прежние. — Она была права: для автомобильного транспорта прежние арочные по профилю диабазовые покрытия этих мостиков были несносны; даже после их переделки моя жена Нина, едучи в такси, всегда просила шофера: «тише па мостике».
По друг Э. сделал непонятным для читателей стих Ахматовой из «Поэмы без героя»:
…Были святки огнями согреты И валились с мостов кареты…
Стих этот — скрытая цитата из «Невского Проспекта» Гоголя. Странным образом такой великий знаток, как В.М.Жирмунский, сделал здесь в комментарии к Ахматовой ошибку. Поняв «валились» в смысле «опрокидывались», он, со ссылкой на мнение К.И.Чуковского, написал, что в 1913 г. был сильный гололед. Па самом деле это выражение встречается еще у Гоголя и относится к крутому переходу от арочного моста к плоской мостовой. «Святочные огни» — это костры, разводившиеся па углах улиц в сильные морозы (в частности, и в конце октября 1917 г., по старому стилю; ср. описание встречи с Блоком в поэме Маяковского «Хорошо!»).
57
Вообще, кроме Веры Глотовой, которая стала японисткой, кажется, псе поступавшие в ЛИФЛИ из библиотечного техникума оказались студентами семитского отделения: оба Старковых, Валя Подтягина, Дуся Ткачева, Зина Тарасова и, кажется. Соня Безносая. Видно, учились стайкой и поступали стайкой — и может быть, поступили на эту специальность именно вслед за Фалеевой, которая единственная из них сделала выбор сама.
58
Весьма своеобычно шла жизнь Лизы в военные годы (она служила в армии) и в послевоенные — но это заслуживает отдельной повести. Она, как и я, всех сверстников пережила
59
Судьба одной из них, Вали, была печальна: она вышла замуж за Володю Старкова, ставшего к тому времени моряком. В войну он пропал со своим кораблем без вести, а Валя была сослана в лагерь как «жена врага народа». Соня была исключена из ЛИФЛИ и. может быть, арестована; Дуся и Зина впоследствии преподавали русский у себя на родине.
60
Сейчас бы (1983 г.) она на восточный факультет не попала. Как ни ограничивали прием в высшие учебные заведения и 30-е гг., по он был много демократичнее, чем сейчас. Нынче восточный факультет закрыт для всех «очкариков», для всех беспартийных, для всех евреев, для комсомольцев, если они не имеют рекомендации горкома комсомола, почти полностью закрыт для женщин, — и для всех нсблатных вообще (кроме иногородних «целевиков» — но те, конечно, имеют местный иногородний блат, и не малый). Это в ФРГ есть запрет на профессии. У нас — нет
61
Ничто не могло интересовать его меньше (англ.).
62
Алик Ривин, примерно моего возраста или немного старше, был странным, вероятно душевнобольным человеком и замечательным поэтом, по характеру своего стихотворчеова стоявшим где-то между Мандельштамом и обэриутами. Насколько мне известно, его поэзия никогда не печаталась; может быть, что-то сохранилось в чьей-либо памяти.
Меня познакомил с Аликом Ривиным на улице Мирон Левин; они оба проводили меня домой до Скороходовой, и по дороге Ривин перечислил мне множество моих родных и указал, чем они занимаются, — это было как чудо. Чем он жил — совершенно неясно. Последний раз я встретил его в начале 1941 г. около здания Библиотеки Академии наук; он вылетел со страшным матом из соседнего Института галургии, куда он пытался продать для экспериментов мешок кошек. После этого он зашел в библиотеку, повесил мешок с кошками на крюк в гардеробе и поднялся в читальный зал. В начале войны он явился в ленинградский военкомат, чтобы вступить добровольцем в армию па должность переводчика с румынского, по ему, естественно, было отказано. Умер в блокаду.
К сожалению, в моей памяти из его произведений сохранилось только стихотворение- двустишие:
«Вниз головой, вниз головой,
Грызть кукурузу мостовой» — булыжной, конечно.
