— Потом… потом…
Докторша тихо попятилась и, защищаясь схваченной со стола папкой, скрылась где-то в недрах отделения. Хранитель улыбнулся. Он давно разобрался, что лучший способ, чтобы тебе не поверили, — говорить правду, и одну только правду.
Эссиорх вышел на улицу. Он так волновался за Улиту, что не мог сидеть и ходил под тополем. Рядом на скамейке помещался небольшой гладковыбритый мужичок, то и дело таинственно подносивший к губам обмотанную скотчем ручку зонтика.
— Не мельтеши, новичок! Голова от тебя болит. Хочешь? — предложил он Эссиорху, протягивая ему зонтик. Хранитель увидел, что к ручке зонтика скотчем примотана бутылка.
— Если будешь брать, не оборачивайся и не смотри на шлагбаум. Он за нами наблюдает. Умный, блин! Тут все умные! Один ты новичок! — зашептал мужичок.
Эссиорх ощутил себя персонажем Франца Кафки:
— Кто за нами наблюдает? Шлагбаум?
Мужик с зонтиком хихикнул:
— Нет, ну разве я был не прав, когда сказал, что ты новичок? Охранник… Кстати, мы сидим именно под тем самым окном! Второй этаж! Они появляются на свет здесь! Я все досконально изучил.
— Кто появляется?
— Дети. У меня три дочери, и сегодня рождается четвертая. С точки зрения любого китайца, я абсолютно бездетный человек. Выйдут замуж и станут всякими Булкиными, Жулькиными… Представить противно!
— Так, может, не выйдут еще? — утешил его Эссиорх.
— А не выйдут — еще хуже, только нервы измотают, — мужичок снова поднес к губам ручку зонтика. — У тебя-то самого кто? Дочь?
— Нет, — сказал Эссиорх виновато. — Не совсем.
За это «не совсем» мужичок с зонтиком посмотрел на него, как матрос на недобитого буржуя.
— Ну вот! — сказал он сквозь зубы. — Некоторым сразу везет! А то сидишь тут, сидишь!
Отец четырех дочерей нахохлился, поднял воротник пиджачка и больше зонтик не предлагал. Эссиорх отошел от него шагов на пять и, встав у тополя, стал смотреть на большое закрашенное окно с большим кондиционером справа. Кондиционер тихо гудел, из трубки под ним капала вода.
Прошел час, еще полчаса. Никаких звуков с той стороны окна не доносилось, но несколько раз в том месте стекла, где краска была содрана, образуя небольшой, с ладонь, участок, мелькали обеспокоенные лица. Кто-то выглядывал наружу, потом опять исчезал. Внутри явно происходило что-то волнительное. Эссиорху даже показалось, что там мелькнули и знакомые ему черепаховые очки.
Хранителю Сфер становилось все беспокойнее. Он то начинал ходить, то останавливался и ключом от мотоцикла ковырял кору на тополе. Эссиорх не был первым, додумавшимся до этого. На коре, если приглядеться, можно было разглядеть множество дат и имен.
Родитель четырех невест приложился к зонтику еще раз, и его потянуло на разговоры.
— Вот я люблю своих детей. А любит ли меня кто-нибудь из моих детей? Вот в чем вопрос! — громко вопросил он, обращаясь к пространству.
Пространство не отозвалось, и отвечать пришлось Эссиорху:
— А что, никто из детей вас не любит?
— Я не говорю, что не любит. Я спрашиваю: а любят ли? Вот в чем вопрос!
Эссиорх почесал щеку, пытаясь осмыслить разницу.
— Вы кто по профессии? — спросил он.
— А-а, никто! Наполняю, впрочем, стул… — без интереса протянул многодетный, изобразив на лице некую подневольную деятельность.
— А по образованию?
— Философ, — с легкой застенчивостью сказал многодетный.
— Хм… И что такое любовь с философской точки зрения? — спросил Эссиорх.
— О! — охотно отозвался отец четырех дочерей. — С философской точки зрения любовь — это высокая степень эмоционально положительного отношения, помещающего объект в центр жизненных потребностей субъекта и пробуждающая у субъекта ответное чувство того же градуса напряженности и позитивного отклика…
— Красиво!
— Да, красиво. А вот у филологов, к примеру, у тех все сложно. Они никогда до конца не знают, что такое любовь. Все ищут ее, копаются в себе, сомневаются… Пушкина обязательно приплетут… Помню чудное мгновение — не помню? Небо у нее в глазах или море?.. Вот юриста хоть ночью разбуди, он тебе оттарабанит, что юридического определения любви не существует. Есть понятие семьи в социологическом и юридическом смысле. Понятный человек!
— А биологи? — спросил Эссиорх, невольно подумав о Мефе.
— Ну, на биологов зоология давит, но все равно они ближе к филологам. Однозначно ближе! — сказал отец четырех дочерей и стал угрюмо ковырять ногтем краску на скамейке. Он опять перестал прощать Эссиорху, что тому повезло с первого раза.
В роддоме наметилась какая-то суета. Хлопнуло окно, трубка кондиционера всплакнула грустной одинокой каплей. В полуподвале открылась служебная дверь, ведущая к лифту. Двое рабочих в черных халатах провезли на железной каталке баллон с кислородом. Ускоряя их созидательный труд, за рабочими крупными шагами шла сердитая медсестра.
Эссиорх и многодетный отец обменялись тревожными взглядами.
— А там у них чего-то того… Началось! Интересно только: у меня или у вас? Вот в чем вопрос! — многодетный уже испил свой зонтик до дна и теперь печально поглаживал его.
Форточка закрашенного окна с треском осыпалась. Раздался раздирающий душу вопль. Из родильного отделения вылетели большие ножницы и глубоко, по самые кольца, вонзились в тополь. Извлечь их человеческими силами было уже никак невозможно.
— Наверное, все-таки у вас! — сказал отец дочерей. В голосе у него впервые появилось сочувствие.
Эссиорх не ответил. Он вскинул голову высоко-высоко, глядя не на дом даже, а куда-то гораздо выше, и беззвучно зашевелил губами. Шептал он долго и так горячо, что не сразу почувствовал, как кто-то коснулся его локтя. Потом все же повернулся. Перед ним стояли те самые черепаховые очки. Правое стекло у них было треснутым.
— У вас сын! Шесть триста! — сказали очки, с торжеством глядя на Эссиорха сквозь уцелевшее стекло.
Эссиорх послушно полез за бумажником. Последнее время доставать неудачливые деньги в Москве стало совсем просто. Многим они совершенно не шли на пользу.
— Что вы делаете, папочка? Совсем озверели? Шесть триста — это вес младенца, — испугались черепаховые очки.
— Простите… я подумал… А жена как?
— Отдыхает.
— Она в порядке?
— Она — да. Вы сможете увидеть ее завтра, — сказала докторша и, покачиваясь, ушла.
Эссиорх пошел было за докторшей, пытаясь поймать ее за плечо, но она уже скрылась за служебной дверью. Несколько минут он простоял оглушенный, глядя то на стекло, то на небо, а потом повернулся и побрел к мотоциклу.
В тесной арочке у шлагбаума, где помещался двигавший ворота мотор, прятался гнутый человек с пришибленным лицом и держал в руке гвоздику. Когда Эссиорх проходил мимо, человечек вышагнул из арки и протянул ее Эссиорху. Тот машинально взял цветок. От гвоздики пахло хвоей. Она явно была похищена с одного из кладбищ.
— С рождением сыночка, папенька! Наши поздравления! — прошептал человечек и исчез прежде, чем Эссиорх успел снести ему голову ударом кулака.
