снова взяли Харьков немцы. Наши войска отошли на восток, а Харьков оказался надолго в глубоком немецком тылу. Нила, а потом и ее мать были угнаны на работы в Германию. Через некоторое время туда же, как военнопленный, попал и Петров. После окончания войны, в 1946 году, Нила с матерью оказались в лагерях перемещенных лиц, где-то под Мюнхеном. Там они встретились с Георгием. Нашли друг друга через бюро по розыску пропавших при православной церкви, которую открыл, расчистив маленькую площадочку среди развалин, русский священник. Когда-нибудь об этой удивительной церкви, расположенной среди гор битого кирпича, кто-нибудь расскажет подробнее. Потом эта церковь, возникшая среди смерти и тлена по доброй воле старого священника, стала действовать тут постоянно, помогая тысячам людей найти друг друга. Нашлись и добровольцы, которые приходили разбирать щебень и кирпич, чтобы сделать побольше дворик, посадить цветы, помочь в строительстве и убранстве. Были и денежные поступления, приношения. Городские власти безвозмездно и навсегда подарили кусочек земли с развалинами и скверик в собственность этой уникальной «самодеятельной» церкви, и она стала со временем достопримечательностью города, полноправной его частью. Конечно, Петровы могли бы вернуться домой. Может быть, Петрова и не расстреляли бы. Получил бы он свои двадцать пять лет лагерей за то, что остался на территории врага, и вышел бы, может быть, оправданный в 1956 году. Но Петровы поступили по-другому. Бог им судья…
В 1949 году они получили право на въезд в США. Приехали в Бостон, там и обосновались. Нила пошла работать на ткацкую фабрику. Георгий — в порт: была свободной лишь самая тяжелая работа — вручную перекладывать с места на место неподъемные тугие мешки с сахаром. На память об этом времени кисти рук у Георгия всегда полусжаты в кулаки, не распрямляются. Видно, доставалось. В это время у Петровых родилась дочь. Назвали ее Урсулой.
«Почему не русским именем?» — спросил я как-то. «Чувство ностальгии приходит потом, а сначала эмигранты хотят скорее выучить язык страны, куда они приехали; скорее ассимилироваться», — отвечала Нила.
Денег не хватало, ведь Нила хотела, чтобы Георгий снова смог работать инженером, и поэтому он платил сначала за вечернюю школу, потом за вечерний институт. Но сначала надо было бросить таскать мешки. Ведь за время работы в порту Петров научился такому блатному жаргону, который он принимал за английский, что и американский диплом инженера вряд ли помог бы ему. Нила заставила Джорджа сменить работу на более «интеллигентную». Он стал мойщиком посуды в ресторане… Ну а бабушке тоже пришлось пойти «в люди». Около двадцати лет проработала она в чужом доме. Уехала куда-то в середину Америки по объявлению: «В семье, глава которой говорит по-русски, требуется няня и домработница — русская, недавно из России. Она должна говорить с детьми только по-русски». Это устраивало Нилину маму. Ведь «бабушка» и до сих пор не понимает по-английски, хотя с утра до вечера готова смотреть телевизор, где дикторы не произносят ни одного русского слова.
По-видимому, было им очень трудно, если они позволили, чтобы мать уехала неизвестно куда. Но то ли ей везло, то ли характер был хороший, но она прижилась в незнакомом доме, где хозяином был один молодой русский, эмигрант, женой которого была очень богатая и очень, на всю жизнь, влюбленная в него американка. «Бабушка» воспитывала их детей, вела по-русски их большой дом, прослужила там двадцать лет, вышла на пенсию, которую тот русский и его жена ей выхлопотали, вернулась к дочери. Но каждый год ездит в ту семью на недельку погостить среди «внучат», хотя они давно выросли, и получает от них подарки к праздникам.
Вот такой путь прошли Петровы, прежде чем Джордж поступил в КРРЕЛ, начал ездить на Аляску в командировки, купил свой дом, десять гектаров земли с лесом и лугом вокруг дома, стал дедом трех внуков — Миши, Коли и Пети…
— Георгий Константинович, — начал я бодро. — Вы знаете, вчера я имел дело с полицией, превысил скорость. Теперь я как настоящий американец…
Георгий Константинович принял новость без всякого энтузиазма.
— Во-первых, Игорь Алексеевич, вы не должны никому об этом рассказывать. В этой стране не принято гордиться, что тебя задержал полицейский и обвинил в том, что ты нарушил законы. Особенно это касается превышения скорости. Например, в нашем штате списки всех тех, кто превысил скорость и был задержан за это, публикуются раз в неделю в газетах. И все обычно внимательно просматривают этот список. Он небольшой. И вы знаете, даже сенаторы, у которых дети часто бездельники и любят гонять на автомобилях, очень боятся попасть в эти списки, потому что если это случится, то даже об отце потом долго говорят: «Посмотрите — это тот, чей сын два месяца назад нарушил закон штата и федеральный закон, превысив скорость».
— Но это еще не все, Георгий Константинович… — уже грустно сказал я. — Дело в том, что меня вызывают в суд…
— Ну что же, надо срочно звонить Роллу.
Боб Ролл занимал в институте должность, которая у нас называлась бы «заместитель директора по хозяйственной части». Или, как еще говорят, «по общим вопросам».
Немолодой, далеко за шестьдесят, среднего роста, широкий в плечах, полный, с обычным лицом тучнеющего начальника ниже средней руки, он очень напоминал дожидающегося пенсии директора прачечной или какой-нибудь небольшой конторы у нас в среднем районе. И пиджачок такой же, средний, чуть маловатый, с трудом застегнут на одну пуговицу. И рубашечка — блекло-синяя, застиранная. Воротничок аккуратно отглажен, но на месте сгиба, вдоль шеи видна светлая полоса долгой носки. Таким я его увидел впервые много месяцев назад, загадочного и грозного мистера Ролла. Мои друзья говорили перед этим мне: «У нас в институте в целом народ хороший. Не ортодоксы, люди широких взглядов. У тебя вряд ли будут проблемы. Только как встретит тебя мистер Ролл».
И вот мы встретились первый раз. Для него я был первый живой советский русский. Петров не в счет. Он перемещенное лицо, жертва войны. Мистер Ролл сидел в небольшой светлой комнате один, в дальнем углу, у стены и мог видеть всю комнату и всех входящих, вернее, подходящих к его комнате: ведь стена, отделяющая комнату Ролла от холла, где находилась секретарша, была стеклянной. Когда меня первый раз ввели к нему, он говорил по телефону. На столе не было ничего. Лишь листок бумаги и ручка. Да в центре на подставке стоял небольшой американский флаг, а рядом — самодельная модель одномоторного самолета довоенных времен. Сзади Ролла прислоненным к стене стоял другой, тоже звездно-полосатый, флаг. Ролл кончил говорить, встал, вышел из-за стола, улыбнулся улыбкой пожилого одинокого застенчивого человека. Светлые глаза с выгоревшими ресницами, светло-седые редкие волосы… «Здравствуйте, мистер Зотиков. Как поживаете?» — «Здравствуйте, мистер Ролл. Как поживаете?»
И такая вдруг жалость, что ли, или какое-то другое ощущение — чувство близости, что ли, а может, чувство облегчения, что упрощенная, сложившаяся со слов других модель мистера Ролла оказалась такой непохожей на оригинал.
Как потом оказалось, мистер Ролл действительно был одинокий человек. Всю жизнь работал в «бизнесе». А к старости пришел сюда, на эту в общем-то спокойную должность. Последние несколько лет Ролл, правда, преобразился. Один из ученых института взял его с собой провести субботу и воскресенье на яхте. Многие здешние служащие имеют свои яхты, держат их в одном из заливов на побережье Атлантики. Туда часа три езды на машине. И вот Ролл вдруг открыл для себя — в чем его истинное призвание.
Сейчас у него своя яхта, на которой он уже несколько раз выплывал из залива. Все свободное время он драит, красит и ремонтирует ее, а когда устает — читает книги о парусниках. Поэтому на двух свободных, незастекленных стенках его офиса нет фотографий снежинок или чахлые деревцев, растущих на вечной мерзлоте Аляски, как в других комнатах. Здесь висят только тщательно сделанные разрезы знаменитых парусников прошлого да фотография маленькой, кургузой яхты самого Ролла…
Вопреки ожиданию, отношения наши с Роллом сложились сразу хорошо. Что бы я ни попросил — он выполнял с удовольствием. Поэтому все у меня и шло хорошо. Ведь власть у Ролла была огромная. Ведь Ролл был другом и начальника полиции, и судей, и разных там владельцев и директоров отелей, мастерских, «таун холла» — то есть как бы горсовета… Достаточно было одного его звонка: «Здравствуй, Джон, это Боб Ролл… Ну как дела, как дети, как жена?.. Кстати, у меня в институте работает один русский… Настоящий, прямо из Москвы…» При желании он мог закрыть или, наоборот, открыть любую дверь, и я всегда чувствовал, что Ролл молчаливо, не хвастаясь, открывал мне нужные двери.
Вот и сейчас мы с Петровым пришли к нему. Встретил он нас радостно, как и всегда:
