университете у Чета. До последнего дня, как будто ничего не случилось, Деннис разрабатывает теорию, объясняющую, почему в керне льда из Гренландии так много слоев моренного материала. Но начиная с пятницы он может уже не выходить на работу и будет безработным. Все это произойдет автоматически, если, конечно, Чет Лангвей не изменит своего решения. Поэтому сейчас он и Рик разговаривают о том, что делать, когда останешься безработным.
— Что делать? Надо переучиваться.
— Но чему переучиваться?
Деннис задумчиво говорит о том, что его друзья по месту жительства — те, кто потерял работу, — ничему не переучиваются. Ведь сначала — месяца три — все кажется, что тебя возьмут обратно, а потом наступает депрессия.
— Тебе кажется, что тебя уволили не потому, что весь завод закрыли, а что ты, лично ты, оказался хуже других.
Разговор идет о том, как лучше вести «интервью», то есть собеседование, при поступлении на работу, как лучше показать себя со стороны, когда компания захочет взять тебя. С одной стороны — ты вроде бы должен постараться показать, что ты как бы делаешь честь компании, поступая к ней на службу, с другой стороны — часто оказывается, что представитель компании старается как бы унизить тебя (поставить на место? Или посмотреть, как ты ведешь себя в условиях прессинга?). Разговор идет о «ретаэмент план», то есть о сбережениях на старость. Так странно слушать, как два человека, одному из которых двадцать три, а другому — тридцать три, серьезно обсуждают это…
Сейчас уже 22.30, и мы со Стивом решили пораньше лечь спать. Ведь каждый день почему-то ложимся за полночь, а встаем — я в семь, а Стив в 5.30. Как Стив выдерживает — не знаю, но здесь все так живут: «Скорее… Скорее… Еще быстрее…»
— Игор, у нас несчастье! — сказала взволнованная Джойс, когда я приехал в мой любимый «Мавританский двор». — Патрик пытался покончить с собой. Он выпил двадцать каких-то ужасных таблеток, и сейчас его отвезли на «скорой помощи», и я не знаю, что будет дальше.
Я знал Патрика. Среднего роста худенький молодой человек. Большие очки, осторожные, ласковые движения, застенчивая улыбка из-под очков. Я знал, что три года он служил во флоте, но был демобилизован, и, как говорила Джойс: «Что-то у него там не сложилось». То ли не сработался с коллективом, то ли употреблял наркотики. Он говорил, что начал на службе колоться, но, по-видимому, его только подозревали, поэтому не уволили «непочетно», — это было бы ужасно, потому что после этого нигде не примут на работу. Нет, его уволили как бы по болезни. Уже год Патрик живет в Буффало. У него здесь мать, отец, двое братьев. Но отец уже год как не работает, поэтому семья вынуждена была переселиться в дешевую квартиру, где хозяйка не разрешает жить семьям, в которых больше двух детей. Да и сам Патрик не хотел жить с родителями. Это желание было обоюдно. Родители считали, что так он скорее возмужает, научится жить самостоятельно. Патрик нашел какую-то работу, достаточно хорошую, чтобы жить в таком мотеле, как «Мавританский двор». У него была гел-френд, по которой он вздыхал, а свободное время он проводил в холле у Джойс, играл, как маленький, в какие-нибудь детские игры — складывал картинки из кусочков или строил детскую железную дорогу. Казалось, они влюблены друг в друга, хотя всем было известно, что Патрик вздыхает по подружке Мишел, а сама Мишел, по крайней мере два раза в неделю, ходит гулять со своим собственным бой-френдом и гордится золотым колечком с маленьким бриллиантом, которое он ей подарил на рождество. И вот вдруг такая трагедия. Оказалось, что Патрику и его девушке не разрешали встречаться их родители. Несколько лет назад старшие дети в этих семьях, которые жили на одной улице, подрались и попали в госпиталь. Началась вражда. А Патрик и его девушка полюбили друг друга. Они встречались тайком. Он провожал ее из школы домой. Однажды он пришел прямо в школу, охрана задержала его. Он неосторожно сказал, к кому пришел. «Принципал», то есть директор школы, позвонил родителям девочки, и мать вместе с девочкой решила поехать в «Мавританский двор», чтобы устроить скандал Патрику.
«Иди в свою комнату, закрой дверь и не открывай, — сказала Патрику Джойс. — Если они решили пойти к тебе — я вызову полицию и ее арестуют, так как мотель — частная собственность. Здесь командую я, а я могу не разрешить войти в комнаты моих жильцов. Если бы здесь был Дан, а она была бы мужчиной, то Дан просто взвел бы курок, и никто бы не решился идти дальше».
Но вот приехали мать и дочь. Мать в холле истерично кричала на девочку, девочка плакала и кричала, что ненавидит мать, а если ей запретят встречаться с Патриком — она убьет себя. Трудно сказать, слышал ли это все Патрик из своей комнаты, но когда они уехали, Джойс пошла навестить его, сказать, что опасности нет. Патрик сначала не открывал, а потом вышел какой-то притихший, бледный. Они пришли в холл, Патрик выпил кофе — его стошнило. А через некоторое время его начали бить судороги, и он, плача, рассказал, что он выпил двадцать таблеток снотворного, что не хочет больше жить.
Джойс позвонила родителям и в «скорую помощь», а сама начала таскать Патрика волоком по полянке перед мотелем, не давая ему впасть в беспамятство. Когда приехали родители, потерявшего сознание Патрика уже увезли в больницу.
Через день я снова заехал к Джойс и увидел сидящего на полу какого-то просветленного, «отмытого» Патрика.
— Хай, Патрик! — сказал я, стараясь не выдать удивления.
— Хай, Игор! — лучисто, хотя и устало улыбнулся он.
Рядом с Патриком на ковре сидела, скрестив ноги, Мишел. Они вместе продолжали строить игрушечную дорогу. Оказалось, что сегодня утром Патрика под расписку выписали из больницы.
В «Мавританском дворе» я почему-то чувствую себя как член большой колониальной семьи старых времен. Мужчины и женщины сидят на теплых ступеньках, судачат о привидениях и загробной жизни, обсуждают современные проблемы. За последнее время темп инфляции резко снизился, зато скакнула безработица. Слово «депрессия» опять витает в воздухе. Вот и вчера по радио объявили, что огромный сталелитейный завод Буффало закрывается и в течение месяца все рабочие — а их около тысячи — будут уволены. Почему? «Потому что японская сталь дешевле американской, — говорят газеты. — Мы опять должны научиться делать вещи дешевле японцев». А пока японцы делают лучше, и уровень безработицы в Буффало достиг 15 % — цифра огромная. Это чувствуешь, когда сам живешь здесь. Особенно безработица ударила по городам «синих воротничков», городам простых «старинных» индустрий, где производство стали, автомобилей, деревообрабатывающая промышленность. А мой Буффало — как раз такой город. Интересно, как сейчас в Боулдере.
— Понимаешь, Игор, — жалуется мне Джойс, — эта депрессия отличается от той, что была в тридцатых годах. Тогда разорялись и бедные и богатые. Сейчас бедные становятся еще беднее, а богатые — еще богаче. Я чувствую это по мотелю…
Вчера задержался на работе и приехал в «Мавританский двор» только в 10 часов вечера по дороге домой, чтобы выпить стаканчик кофе, посмеяться с Джойс. Вдруг врывается разъяренный мужчина и начинает кричать на Джойс, что в комнате, где он живет, слишком холодно, а вода течет из крана желтая. Джойс заставила себя улыбнуться, следуя, очевидно, плакату: «Улыбайся, и никто не заметит, что ты взбешен» (этот плакат вывешен на доске конторки в «Мавританском дворе» на видном месте), и сказала, что мистер не прав, что он, очевидно, просто забыл включить отопление — ну а вода… вода всегда первые секунды идет ржавая, если кран давно не открывали. Надо просто подождать несколько секунд, и желтую, ржавую, застойную воду сменит кристально чистая вода.
— Я извиняюсь, что не предупредила вас об этом, но я думала, что вы прочитаете памятку на столе под стеклом в вашей комнате… — вежливо, хотя и дрожащим от напряжения голосом сказала Джойс.
Но мужчина не слушал и продолжал что-то угрожающе кричать. И тут Джойс не выдержала:
— Я прошу вас немедленно покинуть мотель. Вы разговаривали со мной не так, как джентльмен должен говорить с леди. И если вы будете продолжать в том же духе, я сейчас позвоню в полицию, — и она сняла трубку телефона.
— Пропадите вы пропадом! — крикнул мужчина и бросился к выходу.
«Но ведь он не заплатил», — подумалось мне. Я стоял недалеко от выхода и решился загородить собой входную дверь.
— Заплатил ли он по счету? — спросил я, обращаясь только к Джойс, не глядя на мужчину.
