вовсе «непробиваемого». Но только не для директора «Лароссы»! Мортеле все же разговорил Даниэля, и тот проговорился: по-настоящему он мечтал об одном. А именно — о СВОЕМ болиде — о болиде, который бы удалось сделать при участии самого Лоринга, используя его поразительное, на грани сказочной интуиции, «чувство машины». В «Балтиморе» его попыток работать вместе с техниками и инженерами не понимали и еще посоветовали «не лезть в руководители». А ведь если бы послушали, могли б взять и Кубок конструкторов! Второй пилот команды проигрывал лишь потому, что не умел, в отличие от Лоринга, чувствовать трассу «телом» и находить правильную тактику гонки, уступая соперникам в технике.
Гоночный мир был потрясен, когда торжествующий Мортеле подписал контракт с «великим Лорни». Поговаривали, что гонщика купили за баснословную сумму. Сумма была и вправду велика, но в «Балтиморе» (который Лоринг честно предупредил о своих межсезонных переговорах) испугались и тут же предложили еще больше. Однако звезда была уже упущена — Лорни обиделся, поняв, что былые патроны пытаются удержать его, устраивая банальный аукцион.
И за каких-то три года (хотя, казалось бы, для рывка с третьего от конца места требовалось куда больше времени!) «Ларосса» вновь вышла вперед, взяла заветный Кубок конструкторов и вновь дала миру своего чемпиона. И «Золотого всадника» тоже — Даниэль Лоринг, неустанно работая вместе с командой над совершенствованием рыжего болида, брал вершину за вершиной и стал чемпионом уже четыре раза подряд! Так появился первый и единственный обладатель шести титулов чемпиона мира — «Дважды Золотой всадник».
Да, Эдуару Мортеле было чем гордиться!
И, конечно, чего опасаться. Кто все время идет впереди, тот в любой момент может получить удар в спину. Поэтому когда директора «Лароссы» разбудил звонок и он узнал, что на трассе его команды, где спустя четыре часа должен начаться заезд на Гран-при Великобритании, произошел взрыв, то не заорал как сумасшедший: «Что?!» и не кинулся принимать сердечное. Сердце у него, слава Богу, крепкое. Директор деловито сказал: «Сейчас буду!» и, одевшись со скоростью армейского сержанта, через две минуты был в машине, а через десять минут (благо, жил вблизи Килбурна) — уже в боксах «Лароссы». По дороге он успел сделать несколько нужных звонков, не потратив на каждый разговор и сорока секунд.
— Пока не поздно, нужно звонить президенту ассоциации, Эд! — мрачно проговорил, пожимая руку начальника, технический директор Грэм Гастингс — второе лицо команды. — Пусть распорядится, чтобы дали объявление о переносе заезда.
— Ты уверен, что это необходимо? — быстро спросил Мортеле. — Мать твою, Грэм, такого еще не бывало! Машины на трассе взрывались, но заездов не отменяли… Впрочем, они взрывались во время гонки, а не до гонки. И по всяким там понятным причинам, а не леший знает из-за чего!
Гастингс энергично взмахнул рукой.
— А что еще можно придумать? Дерьма, конечно, не оберешься, но оно все же мягкое. Лучше уж вляпаться в него, а не резануться лбом в стену! Оно конечно, это скандал: билеты раскуплены и все такое. Но Галлато должен понять: иначе никак. Во-первых, представь, что почувствуют гонщики, которые через полчаса уже будут здесь! Что им полезет в башку? Теракт? (Теперь же все поголовно помешаны на терактах и террористах!) А во-вторых, машина каким-то образом снесла часть барьера безопасности! Представляешь?
— Ничего себе! — присвистнул француз. — Это уж вообще ни в какие ворота: барьер-то как-никак бетонный! Что ее, тротилом набили, машину эту?
— Да бетон на этом участке тонкий — место-то практически безопасное! — краснея от ярости, воскликнул технический директор и отчаянно сплюнул. — А по инструкции, не восстановив стенку, разрешать старт нельзя. Не знаю, что скажут директора всех команд, но Рик Линкольн мне уже звонил и заявил, что он в такой ситуации не выпустит на трассу гонщиков «Балтимора».
— Откуда он пронюхал? Когда успел? — почти с испугом спросил Мортеле.
Ведь несчастье произошло не только с его механиком, но и на его территории, поскольку Килбурн был резиденцией «Лароссы» и трасса принадлежала ей. Но вот уже подробности просочились и к конкурентам!
— Кто-то из охраны по телефону болтанул, — скривил губы технический директор. — Да какая теперь разница? И без того через полчаса все съедутся сюда. Будешь звонить Галлато? Сообщение в прессу и на авторадио нужно дать, пока трибуны не начали заполняться. Кто-то, конечно, не услышит и притащится, но хотя бы не такой будет переполох. И не так много вони!
— А патрону ты уже позвонил? — Мортеле втайне надеялся, что волевой и решительный Гастингс успел взять эту пренеприятную ответственность на себя.
— Рискнул, — оправдал его надежду Грэм. — Гедеоне, по-моему, просто очумел от такой новости. Переспрашивал три раза. Потом ругался такой смесью испанских, английских и хрен знает каких еще выражений, что я, кроме самых неприличных слов, вообще ничего не понял. Ну, я выслушал все это и спросил — можно ли потребовать от ассоциации, чтобы она перенесла Гран-при на следующее воскресенье? Мол, мы — хозяева трассы и не ручаемся за ее безопасность.
— И что? — прищурился француз, почти наверняка зная ответ.
— Ну как — что? Он сперва опять выругался, потом сказал, чтоб переносили, если ты поговоришь с Галлато — от своего имени, не ссылаясь на руководство «Ларосса-корпорейшн». А ты как думал?
— Вот хитрый латинос! — не выдержал Мортеле. — Опять все свалил на чужие плечи. Ну что, Грэм, вспомни: каково было при Веллингтоне, а? Он бы и сам уже сюда примчался!
— Вспомнила бабушка, как девушкой была! — хмыкнул технический директор. — Надо исходить из данности, а не из воспоминаний. Кстати, Веллингтон-то как раз примчался, да не тот. Ларри уже здесь и уже вылез на трассу — посмотреть, что осталось от Джанни. И не знаю, как ты, а я буду настаивать, чтобы он сегодня в любом случае не стартовал. Сын покойного патрона — юноша с чувствительной психикой и пламенным воображением. Одно слово — лорд!
Ответом было шипучее французское словцо, которое, как было известно Гастингсу, переводилось вообще-то безобидно: «верблюд». Но он знал и то, что со времен египетской кампании Наполеона это слово в устах француза — очень обидное ругательство.
— Возиться с лордом мне сейчас и подавно некогда, Грэм. Так, нужно звонить! — директор команды, тяжело вздохнув, выудил из нагрудного кармана телефон. — Ф-ф-у, как я не люблю итальянский акцент! А ты, верно, слушаешь и думаешь: «Твой-то акцент чем лучше, лягушатник надутый?»
— Господи, Эди, да жри ты хоть лягушек, хоть соленых скорпионов! Только звони — или будет поздно. Прости, но дело-то хреновое…
Набрав номер, Мортеле сперва долго ожидал ответа, потом еще дольше выслушивал возмущение президента гоночной ассоциации Пьетро Галлато по поводу столь раннего звонка, затем коротко и четко изложил ситуацию. И совсем уже долго держал трубку возле уха, хмурясь и временами кивая, будто собеседник мог его видеть.
— Галлато отменяет заезд, — сказал Мортеле, захлопнув мобильник и убрав его в тот же кармашек. — И сам распорядится насчет всех нужных сообщений. Давай теперь думать, что делать нам. Полиция здесь?
— Будет с минуты на минуту, — отозвался Гастингс. — И, пожалуй, самое паршивое после гибели механика — это то, кого Скотленд-Ярд сюда направил. Ты слышал такую фамилию — комиссар Тауэрс?
— Что? Ну, это уже слишком! — впервые директор «Лароссы» не сдержался по-настоящему. — Господи, ну за что? Для чего нам здесь этот монстр?!
— А он всегда выезжает на особо сложные дела, — пожал плечами технический директор. — Мне так пояснил префект местной полиции, который в Лондон и звонил. «Фортуна» — слишком важное явление не только в спортивном мире. Так что придется двадцать раз почесать в затылке, думая, что и как говорить. Я мало знаю о Тауэрсе, но что это хитрейшая и очень умная ищейка, говорят все. Да еще и с принципами, дьявол его забери!
Эдуар Мортеле вполне разделял опасения Гастингса. Его познания об английской полиции тоже были крайне скудны, с ней, по счастью, он почти никогда не сталкивался, но легендарную фамилию Тауэрс слыхал не раз. Этого комиссара считали начисто лишенным трех качеств, без которых полицейский, по мнению большинства законопослушных граждан, превращается в «робокопа». А именно — страха, уступчивости и корысти. Многие говорили, что он никогда не проявляет и жалости, с кем бы ни имел дела.
