— Рассказывайте теперь, — объявил он, переводя взгляд с одной на другую, — объясните, в каком месте вам жмет башмак… Идти ведь надо. И меня дело ждет!
Женщины смолкли. Как всегда, первой взяла слово Ружа.
— Дедушка Еким, — заговорила она, — бьемся мы над решением одной задачи. Все утро ломаем головы, вертим, крутим, а ответ никак не получается…
— Раз не получается — двойка! — прервал ее старик. — Таким ученикам я двойки ставлю.
— Правильно, — продолжала Ружа, — но не обидно ли получить двойку ни за что ни про что… Вон мы какие тут собрались — все со средним образованием и ударницы… Райна в этом году окончила вечерние курсы… Савка стала слесарем… Яна окончила курсы повышения квалификации и теперь о вечерних подумывает… Иванка Маринова, наш бессменный секретарь парторганизации, накопила опыта не меньше, чем Стара Планина…
— Знаю, знаю, — замахал рукой дед Еким, — я и таким высокопоставленным личностям могу закатить по двойке, на всю жизнь меня запомнят!
— Вот и хорошо, — улыбнулась Ружа, — а теперь скажи, как нам быть? Задумали мы перестроить работу и с самого начала наткнулись на препятствие. И кто, ты думаешь, виноват? Ваша Яна! Полюбуйся вот на нее!
Дед Еким вскинул голову, как от удара.
— Как это так?
— А так! Перлась, словно рак на стремнине, — ни вперед, ни назад. Мы решили больше с ней не церемониться. Но прежде нашли нужным посоветоваться с тобой.
— Ничего не понимаю, — дивился старик.
— Сейчас поймешь.
— Руби напрямик, Ружка! — нетерпеливо заметила Савка Рашенова. — Расскажи ему, о чем речь.
— И расскажу!.. Мы решили доверить Яне ответственную работу, дедушка Еким.
Старик напряг слух, чтобы не пропустить ни слова.
— Предложили ей стать бригадиром в ткацком цехе. Возглавить бригаду, с тем чтобы повысить производительность. До сих пор эта работа лежала на мне. И хорошо ли, плохо ли, но дело двигалось. А теперь этим должен заняться кто-то другой. И мы все убеждены, что Яна прекрасно справится. Только она одна держится обратного мнения. Вбила себе в голову, что провалит дело. Ну ладно, тогда и я откажусь, и Иванка оставит партийную работу, и Савка бросит профорганизацию, и Райна… Что же получится? Аспаруха Беглишки призвать в руководители, так, что ли?
— Тот, конечно, только и ждет этого, — вставила одна из женщин.
— Глядишь, и братья Гавазовы подоспеют к случаю, — добавила другая.
Дед Еким молчал, устало склонив голову. Он не понимал, зачем эти разговоры, когда все так просто и ясно. Но он с тревогой думал о Яне; вот уже три года живет она у него в доме, похожая на вытоптанную траву, которая так и не может подняться. Напугана, измучена, словно бегом спасалась от бешеных собак. Иногда ему казалось, что она сляжет в постель, сломленная каким-то недугом, и больше не встанет.
Страдания Яны были, понятно, не всегда одинаково сильны, как не одинакова сила ветра в природе.
Первый год после того, как Борис покинул ее, Яна думала о нем днем и ночью: звала его во сне, умоляла, но он будто умер — не подавал о себе никакой вести, никакого знака, что где-то существует.
Когда родилась Валентина, Яна немного поуспокоилась — потому ли, что ребенок заполнил ночи своим требовательным плачем, или потому, что принес материнскую радость, — она сама этого не понимала, но ей удалось изгнать Бориса из памяти, вернее, оттеснить куда-то подальше во мрак воспоминаний, где порой годами дремлют пережитые страдания. Но, подрастая, девочка все больше становилась похожей на отца — глаза, нос, подбородок, — и Яна вновь ощутила, сколь жестоко наказана. Горе охватило ее с той же силой, как во время бракоразводного процесса. Она не явилась тогда на слушание дела, а поручила адвокату довести до сведения суда, что согласна на развод и ничего больше ее не интересует. Удивленный и тронутый этим поступком, Борис дал сто левов на ребенка.
Какой подлец! Сто левов! Она швырнула их в физиономию адвокату, хотя тот был совсем ни при чем, сказав, что она не нищенка, ибо впервые почувствовала, как глубоко оскорблена, обманута этим человеком… Тогда она решила взять ребенка и навсегда покинуть дом, где испила горькую чашу до дна. Но старики — дед Еким и баба Деша — со слезами на глазах молили ее остаться, и без того они убиты горем из-за бегства Бориса. И ома осталась, позволив им ухаживать за ребенком, радоваться на него.
Затерянная среди станков и грохота машин, Яна походила на былинку — так старательно избегала она света, льющегося из окон. А вот теперь ее опять хотят ввести в поток света и показать людям: «Взгляните на нее, это вовсе не былинка, как вам казалось, а прекрасный цветок, правда еще не совсем распустившийся. Посмотрите, как она красива! Пусть ее согреет солнце, и вы увидите, как она расцветет!..»
Но не станет ли она опять предметом разговоров? Не лучше ли оставаться в сторонке, никем не замечаемой, чем оказаться у всех на виду и на языке?
Яна сидела сейчас, опустив голову, за спиной у Ружи и молчала. В присутствии деда Екима она еще больше смутилась. Его мнение, которого все ждали, Яна знала заранее. И потому, услышав голос старика, отозвавшийся в ее сердце как давно знакомое эхо, она ничуть не удивилась.
— Во-первых, — говорил он, по порядку загибая пальцы, — я ничего против не имею. Во-вторых, выражаю ей полное доверие!.. В-третьих… Скромного человека всегда заметят, рано или поздно.
Старик кончил, и женщины повернулись к Яне, ожидая ее решения. В комнате наступила такая тишина, что стал отчетливо слышен мелодичный бой стенных часов в коридоре. Обеденное время. Это усилило нетерпение женщин.
— Ну как, Яна?
Яна неожиданно вскочила и, схватив пыльник, лежавший у нее на коленях, кинулась к двери, красная, как пион. Из глаз ее лились слезы.
Все в растерянности смотрели на нее. Дед Еким попытался было ее остановить, но Яна, не слушая его, выбежала и с силой захлопнула за собой дверь.
— Что с ней такое, а? — спросила Савка, удивленно качая головой. — С ума, что ли, она сошла?
Никто ей не ответил. Только Ружа, которой были известны тайны Яниного мирка, сказала, положив руки на стол:
— На этом сегодня закончим, товарищи. До завтра. А ты, дедушка Еким, останься ненадолго, хочу потолковать с тобой.
Старик согласно кивнул. Женщины вышли одна за другой, и в кабинете опять водворилась тишина. Ружа подошла к окну и широко распахнула его. За окном тоже было тихо. Она глубоко вдохнула свежий воздух и загляделась на цветущие яблони. Лужайка была застлана розовым благоуханным покровом. Над цветами роями кружились мохнатые пчелы. Сад походил на улей, и жужжанье пчел сливалось с шумом реки и ручьев, клокотавших где-то поблизости. Пришла весна. Ружа смотрела и не могла насмотреться. Пришла весна! (Не оттого ли плачет Яна?) Пышные рыжие волосы Ружи горели как пламень, как расплавленное и застывшее золото — не было даже легкого дуновения ветерка. Солнечные лучи пронизывали их, отчего волосы горели еще сильней, точно их и в самом деле кто-то зажег.
Старик не хотел нарушать этого спокойного созерцания — пусть отдохнет, пусть порадуется на цветы и солнце. А потом он расскажет ей по порядку, от начала и до конца обо всем, что вызвало его тревогу, которая привела его сюда. Расскажет и о березках, и о том пакостнике, который глумился над памятником его дочери, и о дежурном милиционере, никогда не слыхавшем имени Екима Балканова! Как коротка человеческая память, как она изменчива!
Неожиданно Ружа обернулась и прервала ход его мыслей.
— Дедушка Еким, — сказала она, — извини, что мы докучаем тебе нашими заботами. Но я хотела еще кое-чем поделиться с тобой.
Она подошла к столу и, выдвинув ящик, достала конверт, уже вскрытый.
— Речь идет о Борисе.
— О Борисе? — встрепенулся старик. Этого он не ожидал.
— Да, о Борисе.
