это как следует… Если бы сейчас гармонист снова ударил русскую, она бы решилась одна выскочить в круг и, наверное, сплясала бы легко и уверенно, хотя до сих пор никогда не решалась на это… Ей казалось, что она в состоянии сделать теперь всё, что угодно, таким лёгким и верным ощущалось ею собственное тело, так радостна и деятельна была её душа.
Гудимов собрал на прощанье всех вместе, в тесную группу, и первым запел давно не слышанные грозные, торжественные слова революционного гимна. Одни подхватили уверенно, точно, как слова давно исповедуемой великой правды. Другие, на лету угадывая каждое слово, строку, образ песни, старательно и упоённо подтягивали, может быть, впервые раскрывая для себя победоносную силу учения, ради которого они уже боролись и подвергали свою жизнь смертельной опасности. Старая Сычиха никогда не знала слов «Интернационала», но она гордо вскинула голову и пела громко, неожиданно звонко, по-деревенски заливаясь на верхах, иногда произвольно заменяя одно слово другим, ещё более гневным. И распалённое лицо её выражало страстное увлечение и удивление перед широтою и величием открывшейся ей истины.
самозабвенно выводила Ольга, в лад с Сычихой заливаясь на верхах, и всем своим существом ощущала, что гром уже гремит и последний решительный бой начат, и она — в бою за самое красивое и святое дело, свершаемое храбрыми — ради всех.
Немецкий часовой топтался у здания школы, нервно позёвывая и настороженно вслушиваясь в недобрую, немирную тишину. В этой загадочной, неистребимой стране он не верил ни в тишину, ни в покорность напуганных женщин, — ни в игры присмиревших детей. Все двери были закрыты, все окна — черны, но часовому чудилось, что за дверьми кто-то таится, что в окна кто-то высматривает его… а в сторону близкого леса он и смотреть боялся, так зловеще качался мрак под деревьями.
И вдруг часовой, содрогнувшись, прижался спиной к двери. Звуки пения неслись из лесу, струились с неба, плыли над тихой деревней — звуки торжественные и грозные, неуловимые и всё же явственные… Часовой потряс головой, стараясь отогнать ночное наваждение, и снова прислушался. Всё было тихо в спящем селе, ни одного огонька не мелькало в окнах, ни одна половица не скрипела за дверьми, ни одной тени не было на голубоватом чистом снегу… Он покосился в сторону леса — ни одна ветка не шевелилась, ни один сучок не трещал под ногой… но весь сумрачный грозный русский лес, казалось, тихо дышал мелодией «Интернационала».
Часовой вскрикнул, когда маленькая чёрная тень метнулась возле крыльца.
— Хальт! — крикнул он, хватаясь за автомат.
Это была только собака — обыкновенная лохматая дворняжка. Она остановилась и повела носом, принюхиваясь к запаху чужого человека. Солдат поднял автомат и выстрелил. Собака задёргалась на снегу. Кровь растекалась чёрными струйками и дымилась на морозе.
Часовой опустил автомат, тяжело дыша. Никто не вышел на выстрел, всё было по-прежнему тихо и пустынно. И по-прежнему, неуловимая и беспощадная, как дыхание самой земли, звучала мелодия, которую нельзя было ни застрелить, ни бросить в огонь, ни наколоть на штык, ни ударить заскорузлым солдатским сапогом…
7
Уже вторую ночь Ольга ждала, не ложась, не смея ни заснуть, ни выйти из дому. Она ночевала у Ирины, потому что дом Ирины помещался почти напротив школы и был удобен для наблюдения за немцами, а большой огород вплотную подступал к лесу, и через него Ольге было легко уйти незамеченною.
Лёжа рядом с подругой, Ольга всматривалась в белеющие квадраты стекол, стараясь не пропустить начала… И всё-таки она пропустила его. Багровое пламя уже залило кровавым светом всю комнату, когда она очнулась от короткого забытья.
Ольга подбежала к окну. Охваченная со всех сторон ровным, высоким пламенем, школа горела, как гигантский факел. На розовом снегу чернела безжизненная фигура часового, всё ещё сжимавшего в руке автомат. Коротко простучала автоматная очередь.
Рванулись две гранаты. С небольшими промежутками звучали одиночные выстрелы.
— Это ваши?.. — припадая к Ольге горячим плечом, спросила Ирина.
Не отвечая, Ольга смотрела на горящее здание и на немца, появившегося в окне второго этажа. Ах, если бы сейчас винтовку!.. Немец высадил раму и уже вскочил на подоконник, когда рядом с домом Ирины раздался выстрел. Немец повалился обратно, в чёрный провал окна.
Через несколько минут всё было кончено. Улица заполнилась народом, женщины обнимали партизан, звали в дома отдохнуть.
— Некогда нам, — отвечали партизаны. — Сегодня дел много.
Ольга, обнявшись с Ириной, ходила по улице, всматриваясь в лица партизан. Она узнала Юрия Музыканта и весело переглянулась с ним. Командовал партизанами Гришин. Значит, Гудимов не участвовал в операции? Или ранен?..
Раненых партизан — их было всего двое — перевязывали в доме тёти Саши. Ольга побежала туда. На крылечке стоял Гришин, загораживая своей широкой фигурой дверь.
— Не любопытствуйте, девушки, — сказал он многозначительно. — Тут всё в порядке. Идите по своим делам, кому куда нужно.
Ольга поняла намёк и тихонько отступила. Значит, Гудимов её ждёт? Значит, не он ранен? Или её встретит кто-то другой?..
— Глядите, люди! — кричала Сычиха, широко шагая вдоль улицы. — Глядите, люди, как партизанские костры пылают! Глядите, люди!
Школа догорала, сухие балки распадались красными углями, и эти красные угли уже затягивало серым туманом. Но Сычиха смотрела в другую сторону, и все посмотрели туда же — за лесом полыхало два ярких зарева…
— Конец им пришёл! — возбуждённо бормотала Ирина, прижимаясь к Ольге. — Это ведь конец им, а?..
— Пришла и на них управа! — говорили кругом. — Дождались…
Захваченная общим возбуждением и радостью, почти не скрываясь от Ирины, Ольга побежала через огород, по знакомой тропинке, в лес. До условного места было полчаса ходу, но Ольга пробежала это расстояние минут за десять и, запыхавшаяся, счастливая, остановилась на полянке.
Гудимова не было.
Убедившись, что она здесь одна, Ольга спокойно села на пенёк и только тогда, почувствовав через шерсть чулка промёрзшую кору, сообразила, что прибежала, как была, в старых валенках без портянок, в лёгкой ирининой жакетке под небрежно накинутым платком. И сразу плечами, шеей, грудью почувствовала, что стоит крепкий ночной мороз. Потуже закуталась в платок, начала ходить взад-вперёд, взад-вперёд, чтобы не застыть, ожидая.
Жив ли, невредим ли Гудимов? Сумеет ли он притти? И может ли быть, что он забыл о назначенной встрече?..
Ноги коченели, особенно левая нога, на которой валенок стёрся на пятке почти до дыры. Ольга шагала всё быстрее, изредка останавливаясь, чтобы прислушаться. Хрустнула ветка. Она шагнула на звук, заранее улыбаясь навстречу Гудимову. Но всё было тихо в лесу.
Зарева пожаров бледнели, опадали. Вот уже одно погасло совсем.
И снова сгустилась темнота, в морозном небе ярче заблистали звёзды.
Гудимова не было.
Вот погасли и два других зарева. До утра было ещё далеко, но повеяло ветерком, похожим на
