зенитчиков. Рассказывать ленинградцам о партизанской борьбе. Каждый день — несколько выступлений, сотни встреч с прекрасными, сильными, храбрыми людьми… Разве это не самое главное, что таких людей очень много и она — один из них? Сколько бы ни было страха и слабости внутри, она же не даёт себе воли и старается быть такою, как они, такою, как надо… И она вернётся в партизанскую бригаду и будет ходить в разведку, участвовать в операциях, изредка встречаться с Гудимовым… и всё.
— Ну, я пошла, — сказала она с девической угловатостью. — И, знаешь, — сейчас не время для таких разговоров. Вредно думать, ждать… Сейчас нужно забыть себя.
— Но зачем же, Оля?
Ольга хотела ответить так же строго и резко, но вдруг жалобно улыбнулась и сказала:
— Размякнуть боюсь.
Уходя, она обняла Марию и жарко зашептала ей в ухо:
— Мы придем вместе. Ты ничего, не спрашивай, ты только присмотрись и потом шепни мне… как тебе покажется… любит он или нет?..
5
Ольга осторожно постучала в указанную дверь, сдерживая улыбку, чтобы не сразу, не слишком внезапно обрадовать Веру Подгорную известием о муже.
— Да, да, входите, — раздался негромкий голос.
В комнате стоял полумрак — половина окна была забита фанерой, а уцелевшие стёкла по-осеннему замутились, словно за окном лил безнадёжный дождь, а не сверкала, не журчала, не веяла весёлым ветром весна. Ольга шагнула в комнату и разглядела на кровати закутанную в платок женщину. Женщина неохотно и вяло поднялась с кровати, бережно поправив маленький свёрток, лежащий рядом с нею. По радостной белизне свёртка Ольга догадалась, что в нём ребёнок.
— Товарищ Подгорная? — неуверенно спросила Ольга.
Это не могла быть Вера Подгорная — в измождённом лице, в сгорбленной под платком фигуре не было ничего от той красивой статности, которую воспевал Юрий.
— Это я, — сказала Вера и провела рукой по лицу. — Вы простите, я прилегла и заснула. Так мало удаётся спать. Вы откуда?
Она без любопытства смотрела на незнакомую гостью, стараясь незаметно прибрать комнату. Ольга заметила разбросанные пелёнки, невымытые тарелки и чашки, гребёнку, лежащую на стуле.
— Я из военкомата, — сказала Ольга первое, что ей пришло в голову, — пришла узнать, как вы себя чувствуете и чем вам помочь.
— Спасибо, — сказала Вера и выпрямилась. В измождённом лице вдруг мелькнула непобеждённая гордость. — Спасибо, — повторила она. — Мне ничего особенно не нужно, но я рада человеку. Я почти не выхожу и немного одичала здесь сама с собой.
— Вы живёте совсем одна?
— Одна? — Вера поглядела в сторону белого свёртка, и молодое материнское счастье преобразило её лицо, сквозь морщины и одутловатость проступила замученная, но неисчезнувшая молодость — Нет, не одна. Вдвоём. С дочкой.
— Ну, и как она… здорова?
— Ничего, — ревниво и словно нехотя ответила Вера. — Конечно, родилась она очень маленькая, шести фунтов Но здоровая. Теперь стала прибавлять в весе. Теплее будет, начнём гулять…
— Пока ещё не гуляете?
Вера села перед Ольгой и долгим, изучающим взглядом осмотрела её.
— Вы приезжая, да?
— Да, — покраснев, сказала Ольга. — А почему вы поняли?
Вера усмехнулась.
— По вопросам вашим. Если бы сейчас по холоду ещё гуляла… я до консультации еле-еле хожу… Она меня высасывает, а восполнить нечем… Для наших это всё понятно… Вы не думайте, я не для упрёка. Просто смешно стало. Вы недавно приехали?
— Вчера.
— Да что вы? Ну, расскажите же, расскажите, что там, на «Большой земле»! Вы как же ехали? По Ладоге? Она уже начала таять, мет?..
С молодой энергией Вера бросилась к «буржуйке», поднесла спичку к припасённым лучинкам.
— Сейчас будем пить чай!
— Да нет, зачем же…
— И не спорьте, пожалуйста! Наш блокадный кипяточек. Мне полезно побольше пить, а для вас это ещё и экзотика, правда?
Когда Вера усмехнулась, лицо её помолодело. Она распрямилась, откинула платок, и простое домашнее платье, свободно висящее на её высокой, похудевшей фигуре, напомнило о другом времени, о другой жизни — жизнь эта бродила где-то рядом, готовая вернуться.
— Вы, наверное, заметили, что у меня беспорядок, — с досадой сказала Вера, оглядывая комнату. — Мне самой бывает стыдно. Но иногда так устанешь, что просто сил нет сразу за собой прибрать. Накормишь дочку, укачаешь — и сама рядом уснёшь…
Она торопливо убрала пелёнки, раскинула маленькую вышитую скатерку и поставила чашки, хлеб, кусочек сахару на блюдечке. Ольга застенчиво протянула посылку, которую до того держала на коленях, не решаясь передать.
— Это что такое? — строго спросила Вера.
— А вы разверните. Это вам и через вас — дочке.
Вера развернула, — масло, деревенское, жёлтое, пахнувшее давно забытым неуловимым запахом…
— Кто вы? — спросила она, задыхаясь, и прикрыла масло бумагой, чтобы не видеть его, — это как в сказке какой-то… с феей… только фея в тулупчике и гимнастёрке… Боже мой, кто вы такая?
— Будем думать, что я и есть фея, только в гимнастёрке, — сказала Ольга, — а вы, пожалуйста, намажьте сразу кусок хлеба и съешьте… ну, прошу вас… я же понимаю, как давно вы этого не ели… Там ещё хлеб и сало, и всякая всячина…
Вера пересмотрела все свёртки, и видно было, как она сдерживается, чтобы не заплакать. Она не намазала хлеб маслом, а стыдливо отошла к печурке, потом поглядела на спящего ребёнка, снова наклонилась к печурке, поправляя дрова.
— Знаете, фея, — тихо сказала она, — от нашей жизни до сказки очень далеко. Так далеко, что мы, кажется, перезабыли все сказки. Но одно мы узнали так крепко и верно, что и в сказках не бывало: очень много на свете хороших людей. Вас прислали хорошие люди. И у меня кругом хорошие люди. Такие, что с ними и голод не так страшен. В самое тяжкое время приходили ко мне. Ломтик хлеба… тридцать граммов… вот такой крохотный… а знаете, сколько весит на человеческих, на сердечных весах вот такой — принесенный товарищем ломтик?..
В бликах пламени, освещавших её, она порозовела, и Ольга вдруг увидела в ней ту Веру Подгорную, о которой рассказывал Юрий Музыкант, и поверила, что Музыкант не преувеличивал.
— А Бобрышев, — ещё тише сказала Вера, глядя в огонь, — сержант Бобрышев… он приходит раз в неделю с вязаночкой досок, щепок, и всегда у него в кармане что-нибудь — вот сахару немного (она кивнула на стол, где белел на блюдечке маленький кусок) или ломтик сала… раз компоту принёс половину баночки… А кто я ему? По-старому сказать — посторонний человек.
— Кто это Бобрышев?
— Сержант… товарищ моего покойного мужа.
Сейчас надо было сказать, сейчас, этой возродившейся, прежней Вере Подгорной можно было сказать, — но Ольга не нашла слов, которые помогли бы сделать это безболезненно, испугалась своего неумения и пробормотала неестественным голосом:
