Теперь он приколочен к стене в том же самом положении, как они сняли его со стола в последний раз, в той же самой позе — руки разведены, пальцы согнуты и все тот же ужас на лице. Он прибит в таком виде к стене, словно трофей охотника. Они вытаскивают гвозди, когда приходит время есть, или время уложить его в постель, или чтобы я мог вытереть шваброй лужу, которая натекла там, где он стоял. На одном месте он простоял так долго, что его моча проела пол и балки под ним, и он проваливался через эту дыру в палату под нами, и его каждый раз теряли при проверке.
Ракли — другой Хроник, и тоже несколько лет назад поступил как Острый, но с ним переборщили на другой манер: они сделали ошибку, когда пытались что-то переделать у него в голове. Он им доставил кучу неприятностей, попав сюда, пинал черных ребят и кусал сестер-практиканток за ноги, так что они его забрали, чтобы переделать. Они привязали его к столу, и последнее, что видели за несколько мгновений перед тем, как закрылась дверь, — он подмигнул и сказал черным ребятам, когда они от него отвернулись: «Вы заплатите за это, чертовы смоляные чучела».
Через две недели они привели его обратно в палату, лысого, а на лице — блестящий, как масло, лиловый синяк и две маленькие, размером с пуговицу, затычки, по одной над каждым глазом. По его глазам можно было увидеть, как они его там поджаривали: глаза серые, полные дыма, и пустые изнутри, словно использованные запалы. Теперь целыми днями он не хочет ничего делать, только держит перед своим обожженным лицом старую фотографию, вертит ее холодными пальцами, и карточка уже стала серой с обеих сторон, как и его глаза, — скоро уже и не догадаешься, что на ней было.
Персонал считает Ракли одним из своих просчетов, но я не уверен, что он был бы лучше, если бы сборка прошла безупречно. Сборки, которые они проводят теперь, все без исключения проходят успешно. Техники приобрели больше навыка и опыта. Никаких дырок во лбу величиной с пуговицу, вообще никаких порезов — они забираются через глазные впадины. Иногда парень, который проходит через сборку, покидает палату неуправляемым, сумасшедшим и проклинающим целый мир, а возвращается через несколько недель с синяками под глазами, словно побывал в своей первой схватке, и представляет собой самую приятную, милейшую, чудного поведения вещь, которую ты когда-либо видел. Его, может быть, на месяц или два отправят домой — шляпа низко надвинута на лицо, лицо человека, спящего на ходу и бредущего в своем простом и счастливом сне. Успех, говорят они, но я знаю, что это — еще один робот для Комбината, и может быть, лучше кончить дни ошибкой, как Ракли, сидя здесь и ощупывая свою карточку и неся чепуху. Больше он ничего не делает. Эти дебилы с задержкой в развитии — черные ребята — время от времени задирают его, подходя поближе и спрашивая: «Скажи, Ракли, как ты думаешь, что твоя маленькая женушка делает в городе сегодня вечером?» Голова Ракли поднимается. В этой барахляной машине, видать, где-то сохранился шепот памяти. Он краснеет, его вены набухают. Его раздувает до такой степени, что он почти готов выдавить из своей глотки едва слышный свистящий звук. В углу рта надуваются пузыри, и он изо всех сил работает челюстью, чтобы что-то сказать. Когда он, наконец, готов выговорить нужное, эти несколько слов превращаются в низкий, кашляющий шум, от которого у вас мурашки по коже: ттттттт- трахать тел тою жену! тттттт-трахать тел тою жену! От совершённого усилия он отключается.
Эллис и Ракли — самые молодые из Хроников. Полковник Маттерсон — самый старший; дряхлый, окаменелый кавалерист Первой войны, который обычно норовит задрать своей тростью юбки проходящих сестер или преподает нечто вроде истории — по бумажке, которую держит в левой руке, — всякому, кто готов его слушать. Он — самый старый в отделении, но пробыл здесь не дольше всех — жена привезла его сюда всего несколько лет назад, когда поняла, что больше не может ухаживать за ним.
Я — из тех, кто пробыл в отделении дольше всех, со Второй мировой войны. Я пробыл в отделении дольше, чем кто-либо. Дольше, чем любой другой пациент. Только Большая Сестра здесь дольше, чем я.
Хроники и Острые, в общем, не смешиваются. Каждый остается на своей стороне дневной комнаты — так, как того хотят черные ребята. Черные ребята говорят, что так больше порядка, и дают каждому понять, где его место. Они разводят нас после завтрака, и следят за группами, и кивают. «Это верно, джентльмен, вам туда. А теперь держитесь этого направления».
На самом деле им совсем не нужно что-либо говорить, потому что другие Хроники, не считая меня, не так уж много двигаются, а Острые говорят, что они сами предпочитают оставаться на своей стороне, и приводят всякие аргументы вроде того, что сторона Хроников пахнет хуже грязной пеленки. Но я знаю, что совсем не зловоние заставляет их держаться подальше от Хроников, просто они не хотят мириться с тем, что и они когда-нибудь могут оказаться на другой стороне. Большая Сестра осознает этот страх и знает, как найти ему применение. Она напоминает Острым, когда они начинают дуться, что, дескать, вы, ребята, — хорошие мальчики и сотрудничаете с персоналом, поддерживая его политику, которая направлена на ваше
(Все в отделении гордятся этим сотрудничеством. На маленькой бронзовой табличке, прикрепленной к куску кленовой деревяшки, написано: «ПОЗДРАВЛЯЕМ, ЧТО В ВАШЕМ ОТДЕЛЕНИИ НАИМЕНЬШЕЕ КОЛИЧЕСТВО ПЕРСОНАЛА В СРАВНЕНИИ С ДРУГИМИ ОТДЕЛЕНИЯМИ БОЛЬНИЦЫ». Это — приз за сотрудничество. Она висит на стене прямо напротив книги для записей, как раз посредине между Хрониками и Острыми.)
Новенький — рыжеволосый Макмерфи — точно знает, что он не Хроник. Осмотревшись в течение минуты, он понял, что ему место среди Острых, и проходит прямо туда, ухмыляясь и пожимая руки каждому, к кому подходит. Поначалу я заметил, что все почувствовали себя неловко от его шуточек-прибауточек, от того, как он отшивал черного парня, который все еще таскается за ним с термометром, а особенно от его смеха, при звуке которого на контрольной панели начинают дрожать стрелки. Когда он смеется, Острые выглядят неловко, они как привидения, они похожи на мальчишек в классной комнате, когда один из ребят устроил слишком большой скандал с учителем в коридоре да еще забрал себе в голову, что все они должны его поддержать. Они нервничают и дергаются в такт датчикам на контрольной панели; я вижу, что Макмерфи заметил, что смущает их, но он не позволяет им сбить себя с темпа.
— Черт побери, что за унылые одежды! На мой взгляд, ребята, вы не выглядите такими уж тронутыми. — Он попытался задеть их за живое, так же как аукционист бросает шутки в толпу, прежде чем назначить цену. — Кто из вас претендует на то, что он — самый чокнутый? Который из вас полоумный больше, чем все остальные? Кто ведет эти ваши карточные игры? Это — мой первый день, и все, что я хотел бы сделать, — это произвести хорошее впечатление на нужного человека, если только он сумеет доказать, что он и есть
Он произносит это, обращаясь непосредственно к Билли Биббиту. Он наклоняется и смотрит на него так пристально, что Билли, заикаясь, отвечает, что не является пока самым нне-нне-нне-нненормальным из психов, хотя он — бл-бл-ближайший кандидат н-на эту должность.
Макмерфи протягивает свою большую ладонь Билли, и тому не остается ничего другого, как пожать ее.
— Хорошо, парень, — говорит он Билли. — Я поистине счастлив, что ты — второй на очереди на эту должность, но поскольку я подумываю о том, чтобы взять все это шоу целиком на себя, — затвор, приклад и дуло, — может быть, мне лучше поговорить с самым главным. — Он оглядывается, бросив взгляд туда, где несколько Острых перестали играть в карты, сцепляет руки и громко щелкает суставами. — Видишь ли, приятель, я хочу сказать, что намереваюсь стать в этом отделении кем-то вроде карточного барона и заняться безнравственной игрой типа блэкджека. Так что лучше тебе отвести меня к своему главному, и мы с ним разберемся, кто отныне будет главнее.
Никто не понимает — то ли этот парень с грудью как бочка, со шрамом на роже и дикой ухмылкой играет роль, или же он в достаточной степени свихнутый, чтобы соответствовать своим бредням, или и то и другое вместе, но все начинают подумывать, что с ним в любом случае не стоит иметь дела. Они смотрят, как этот громадный рыжий парень кладет свою красную ладонь на тонкую руку Билли, и ждут, что теперь ответит Билли. Он понимает, что нарушить молчание придется именно ему, так что оглядывается и указывает на одного из игроков в пинокль.
— Хардинг, — говорит Билли. — Полагаю, что эт-т-то — к вам. Вы — п-президент совета п-п- пациентов. Этот ч-ч-еловек хочет поговорить с вами.
Теперь Острые захихикали, теперь они уже не чувствуют себя такими смущенными и рады, что
