— А с чего это ты заговорил про дачу?
Там мы смогли бы с тобой спокойно встречаться.
В черной радужке его глаз ничего не отражалось. Касуми пыталась понять, что за всем этим стоит.
Где же ты собрался покупать дачу?
На Хоккайдо, рядом с Сикоду. Там рек много, можно рыбачить.
— Ой, так далеко! Туда же так просто не доберешься.
Исияма слегка отстранил Касуми, потянулся за сигаретой. Закурил, будто вместе с табачным дымом хотел выдохнуть тяжесть, лежащую на душе.
Так в том-то и дело. Далеко от моей жены и твоего Мориваки.
Касуми вздохнула. Как же далеко все зашло! На душе было радостно. Это из-за нее, из-за Касуми, Исияма хочет купить дом! Их отношения начались неожиданно. Они то сходились, то отдалялись. Так прошло больше двух лет. А теперь вот как все обернулось: только и хочется, что сжать друг друга в объятиях и не разжимать их. Никогда. Ей показалось, что решением купить дом они будто отрезали все пути к отступлению. Назад дороги нет. Касуми почувствовала смутное беспокойство.
— Удастся ли?
— Что?
— Рискованная это затея.
Исияма крепко сжал Касуми за предплечье, будто пытаясь унять дрожь в ее душе.
— Я хочу видеться с тобой чаще.
— Я тоже, — прошептала она.
— Ведь твои родители живут на Хоккайдо. Ты сможешь под этим предлогом иногда ездить туда. А я буду ездить на рыбалку. Что скажешь?
— Да, пожалуй.
Она предпочла отвернуться, чтобы Исияма не смог прочитать смущение на ее лице. Действительно, Касуми родилась на Хоккайдо. Об этом она как-то упоминала. Когда ей было восемнадцать, Касуми покинула деревню, где жила вместе с родителями. Она больше никогда не возвращалась туда и не поддерживала ни с кем связь. Вряд ли Исияма, выросший в Токио в обеспеченной семье, смог бы понять ее поступок, даже если бы она и попыталась объяснить. Еще один изгиб ее души, неизвестный Исияме. Ему никогда не приходилось принимать решения, подобные тем, что принимала она. Иногда Касуми казалось, что именно поэтому она сильнее его.
Неожиданно перед ее взором предстало пепельно-серое море, таким, каким она видела его со школьного двора, неровно поросшего травой.
В преддверии зимы море штормило. Слева — мы с Офую. Вправо уходила прямая береговая линия, тянущаяся до городишки Вакканай. Желтый песок с примесью мелкой гальки. Откуда море приносило ее? Поднимешь такой камешек, а он рассыпается у тебя в руках, как слежавшийся песок. В детстве у нее не было друзей, разве что бродячие собаки. Она развлекалась тем, что собирала камешки — у нее в руках они распадались на песчинки. Еще ребенком она думала, что если вот так и суждено ей провести жизнь, глядя на это море, то уж лучше умереть прямо сейчас.
Здание средней школы располагалось на округлом холме. Посторонние туда никогда не заходили. На футбольном поле у ворот собирались стаи птиц. Они и не думали разлетаться, даже когда ученики пытались их спугнуть, а лишь со щебетом разбегались по школьному двору, искусно лавируя и подпрыгивая. Золотарник колыхался от прикосновения морского бриза. Низко над головой нависали плотные облака. За старым зданием двухэтажной школы на вершине холма находилось кладбище животных. Иногда мимо проезжали легковушки с саппоровскими номерами. Там, на кладбище, откуда открывался вид на заброшенный пустырь, кремировали и хоронили собак и кошек. Может, оттого, что кладбище появилось не так давно, гранитные могильные камни были редко рассеяны по его территории. Глубоко воткнутые в землю сбоку от могилок красные и розовые вертушки из целлулоида, треща, бешено вращались на ветру.
Одноклассники проносились мимо Касуми на своих велосипедах, и никто никогда не окликал ее. Она всегда возвращалась домой в одиночестве. Холодный ветер с моря трепал подол ее темно-синего плаща.
Касуми была не такой, как все. Она выглядела по-другому Плащ, который ей достался от двоюродной младшей сестры, был как у всех. Но вот длина… Она сама укоротила плащ, впрочем, как и юбку школьной формы. На шее — шарф в сине-зеленую шотландскую клетку, повязанный узлом, подсмотренным в каком-то журнале. Стриглась она сама: каре с длинной прямой челкой, по бокам самодельные заколки из старых ленточек. Вместо школьного ранца старая дедовская сумка через плечо. Ее выдумка и старания выглядеть модной оставались незамеченными окружающими. Зайти по пути домой было некуда — ни одного магазина с дешевыми сладостями и другой мелочовкой, ни фастфуда. Медленно спустишься по хорошо утрамбованной дороге с вершины отлогого холма, пересечешь шоссе, и вот он дом, где живет Касуми. Маленькая точка на абсолютно пустынном побережье — забегаловка «Кирайсо». Единственная закусочная в деревне была ее домом. Когда наступало короткое лето и начинался туристический сезон, отдыхающие могли перекусить здесь и воспользоваться туалетом. Когда приходила зима с ее вьюгами, «Кирайсо» превращалась в трактир для местных жителей.
По правде говоря, Касуми даже нравилось, что в доме часто собирались незнакомые люди. Но она старалась держаться подальше от трактира, чтобы не видеть вечно унылое лицо матери, варящей лапшу или поливающей домбури[1] сладковатой подливой, и хмурую физиономию отца, неизменно подсчитывающего деньги на кассе. Попасть к себе в комнату на втором этаже она могла, только пройдя через трактир, поэтому каждый день, прежде чем открыть раздвижную решетчатую дверь, она пыталась представить, кто сегодня заглянул в трактир. Если посетители оказывались ей незнакомы, то по пути на второй этаж она усаживалась на ступеньке и прислушивалась к беседе за столом. Там же она делала домашнее задание, подкрепляясь всякой всячиной. Если же это был деревенский завсегдатай, зашедший выпить с ее отцом и обменяться местными сплетнями, то она уходила к себе. Касуми не любила слушать гадости о старших братьях и сестрах своих одноклассников. Как чья-то там дочь от кого-то там залетела и где сделала аборт или как чей-то там сын загремел в тюрьму. Она была уверена, что когда-нибудь так же будут сплетничать про нее. Ей казалось, что жизнь взрослых в деревне пустая и никчемная, что они только и ждут, когда подрастут их дети и выкинут что-нибудь этакое, о чем потом можно будет посудачить.
Однажды у дома она увидела красную машину иностранной марки с саппоровскими номерами. У Касуми появилось предчувствие, что происходит что-то особенное. Когда она с грохотом открыла раздвижную дверь, из комнаты с татами для посетителей до нее донесся звук включенного телевизора. Голос ведущего разносился по всему дому. Отец был в прекрасном расположении духа: он то присаживался на стул, то вскакивал, чтобы заменить гостю пепельницу. На татами, спиной к окну, потягивая пиво, сидел молодой человек. Рядом с мужчиной, время от времени наполняя его бокал, скромно сидела ярко накрашенная девица — по моде подведенные густые брови, на губах алая помада. В остальном же, кроме, пожалуй, молодости, в ее облике не было ничего примечательного. Полные ноги, выглядывающие из-под розовой короткой юбки, напоминали формой и цветом дайкон[2] и выглядели отталкивающе. Касуми непроизвольно отвела взгляд. Отца же вид гостьи нисколько не смущал, физиономия его сияла от радости.
Мать, как всегда с недовольным выражением лица, что-то сосредоточенно шинковала на кухне. Похоже, она не заметила возвращения дочери. В глубине души Касуми презирала мать, ей казалось, что та где-то по пути растеряла свою жизнь. Отец, видимо, ждал возвращения Касуми, он обернулся и радостно воскликнул:
— А вот и моя дочка!
— Да она у вас красавица! Совсем на вас не похожа.
Касуми краем глаза заметила во взгляде молодого человека вспыхнувший интерес.
— Дочка, поздоровайся с гостями.
Касуми еле заметно кивнула.
Мужчина, рассмеявшись, помахал ей рукой. Одет он был в черный костюм с красным галстуком.
