Дело в том, что в Харькове, где мы в это время жили, тогда девятилеток не было, а были только профшколы. А так как я ещё не могла выбрать себе специальность, то предпочла учиться в девятилетке и получить полное среднее образование. Но в девятом классе уже начиналась специал изация. У нас был чертёжно–конструкторский уклон с двумя отделениями: инженерно–строительным и машиностроительным. Я попала на инженерно–строительное отделение. Черчение мне давалось без труда; я справлялась со всеми заданиями. А у нас было 18 предметов, общеобразовательных и специальных.
К окончанию учебного года я заболела паратифом, плевритом и воспалением лёгких и проболела три месяца. Когда я немножко окрепла, то стала вставать с постели и вычерчивать необходимые чертежи. В 1926 году среди таблиц, которые давали как образец для архитектурного черчения, были ещё церкви и часовни. Я сделала чертёж больничной церкви, увеличив её в четыре раза, вычертила одну каменную часовню (немного напоминающую Тарасовскую церковь[15]) и одну деревянную часовню; последнюю я чертила с особым мистическим чувством. Чем?то она напоминала мне часовню на картине Нестерова «Юность преподобного Сергия», которая меня так поразила, когда я впервые попала в Третьяковскую галерею.
Эти три месяца болезни благотворно на меня подействовали. Появилась некоторая внутренняя собранность, которой так трудно достигнуть в шуме и суете повседневной жизни. Так как у меня была высокая температура, то врач не разрешил мне читать. Верочка часами сидела у моей постели и читала вслух «Войну и мир».
Я выздоровела, пошла к завучу и просила разрешения не сдавать спецпредметы, а только общеобразовательные. Но он ответил мне: «Вы способная и можете сдать все». Эти слова меня вдохновили, и я действительно сдала все. После окончания школы мама меня вызвала в Харьков, и я быта вынуждена уехать.
За два года, проведённые в Москве, в церковь я ходила лишь изредка. Многое было мне непонятно, и сам церковнославянский язык был неизвестен. А я хотела все понимать, каждое слово. По молодости своей и по неразумению я не понимала, что все это приходит не сразу. С годами человек, постоянно посещающий церковь, вслушивающийся в богослужение, начинает привыкать и к языку, к непонятным церковнославянским оборотам, а главное — входить в самый дух богослужения.
Однажды, незадолго до окончания школы, я увидела у Петровских ворот вывеску с надписью: «Община христиан-баптистов». На дверях на листочке было написано: «Община устроена по образцу христианских общин первых веков христианства». Так как первые века были особенно близки мне, я зашла туда на собрание. Самое отрадное, что меня привлекло, было то, что они всё время говорили на русском языке, ясно и доступно. Я стала регулярно посещать их собрания. Один раз пригласила пойти со мной Верочку, но ей там не понравилось, показалось бездарным и на низком уровне. А мне хотелось слышать о Христе, всегда думать о Нём и молиться Ему.
Когда я вернулась в Харьков, прежде всего нашла там общину баптистов и стала посещать её, к великому ужасу моих родителей.
Осенью я держала экзамены в Харьковский строительный техникум, но не поступила. В то время в вузы и техникумы принимали в основном детей рабочих и крестьян, а мой папа был инженером–химиком. Тогда я устроилась на работу чертёжником–копировальщиком, по воскресеньям посещала собрания баптистов. С некоторыми я познакомилась, и они даже собирались крестить меня.
Однажды я наблюдала крещение баптистов. Это был 1927 год. По улицам Харькова к реке шла целая демонстрация. Готовящиеся к крещению и другие члены общины пели духовные песни. К ним присоединилась целая толпа любопытных, и получилось огромное стечение народа. Два пресвитера стояли по пояс в воде. К ним шли гуськом с одной стороны женщины в белых одеждах со скрещёнными на груди руками, с другой стороны мужчины. Пресвитеры погружали их три раза в воду, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа. На всех окружающих это произвело очень сильное впечатление.
Дома мне на этот раз от мамы крепко попало. Родители всё больше ополчались на меня. Как?то я пришла поздно вечером, и они устроили грандиозный скандал. Папа стал срывать все изображения, которые висели над моей кроватью («Мадонна» Каульбаха и «Христос в пустыне» Крамского), швырять мои книги и журналы. Каким?то чудом уцелело Евангелие, так как я его прятала под матрацем. Мама в исступлении стала меня бить. Кончилось тем, что я убежала из дома и прожила несколько дней у одной сестры–баптистки. На щеке остался шрам, и мне было стыдно ходить на работу. Когда меня спрашивали об этом сослуживцы, я всячески отшучивалась, но все видели моё необычное состояние.
В это время мама написала Верочке письмо, рассказав, что я убежала из дому к баптистам. Верочка сразу же приехала в Харьков, разыскала меня и на другой день увезла в Москву. На работе я взяла расчёт, а с родителями перед отъездом помирилась.
В Москве я устроилась на работу чертёжником–копировальщиком, а затем меня перевели на должность чертёжника-деталировщика, потом я стала чертёжником–конструктором и, наконец, техником– конструктором. Одновременно училась на курсах чертёжников–конструкторов на Сретенке.
К баптистам я ходить перестала. Общину у Петровских ворот закрыли, новую я не стала искать. Что?то меня от них отдалило. Дни были заполнены работой, учёбой и хозяйством. По воскресеньям на меня нападала какая?то странная тоска. Душа была голодна.
С1929 года я начала понемногу ходить в церковь. Нравилась мне церковь Троицкая «на листах» на Сретенке, но бывала я и в других церквах. Постепенно стала привыкать к церковнославянскому языку. Начала передо мной раскрываться и красота церковной службы. Некоторые песнопения я выучила наизусть, отдельные возгласы и слова глубоко западали в душу. Первое, что сильно подействовало на меня, был возглас священника: «Слава Тебе, показавшему нам Свет!» Сразу я выучила «Воскресение Христово видевше…», очень полюбила Песнь Богородицы: «Величит душа моя Господа».
С Верочкой мы жили очень дружно. Она познакомила меня со всеми своими подругами. Но никто из них так не привлекал меня к себе, как Тоня. Тоня была девушкой глубоко верующей — и это отражалось во всём её поведении, во всех её словах. Я знала, что у неё был духовный отец–старец. Как?то я прочитала «Братьев Карамазовых». Эта книга произвела на меня очень сильное впечатление. Всё, что говорилось в ней о старце Зосиме, поразило меня. Достоевский так сказал о старце: «Это человек, который берет вашу душу в свою душу и вашу волю в свою волю». Я остановилась на этих словах и подумала: «Как хорошо было бы мне иметь такого старца!» Алёша Карамазов стал моим любимым литературным героем, а Достоевский — моим любимым писателем.
Читать я любила и читала довольно много. В то время ещё можно было найти книжки духовного содержания у букинистов. Так я купила драму «Царь Иудейский» K. P. (Константин Романов — дядя царя), которую очень полюбила, и некоторые стихи из неё повторяла вместо молитвы (из молитв в то время знала только «Отче наш»). Например, я любила «Молитву учеников Иисусовых»: