1908 — 1979
Иногда бывают они обвесслены, как бы на царской трапезе, и радуются радостию и веселием неизглаголанным. В иной час бывают, как невеста, божественным покоем упокоеваемая в сообществе со своим женихом. Иногда же, как бесплотные Ангелы, находясь ещё в теле, чувствуют в себе такую же лёгкость и окрыленность. иногда же бывают как бы в упоении питием, возвеселяемые и упокоеваемые Духом, и в упоении божестьенными духовными тайнами. Иногда такою любовию разжигает их Дух, что, если бы можно было, вместили бы в сердце своём каждого человека, не отличая злого от доброго. Иногда, в смиренномудрии Духа, они столько уничижают себя пред всяким человеком, что почитают себя самыми последними и меньшими из всех. Иногда душа их успокоевается в некоем безмолвии, в тишине и мире; иногда умудряется благодатию в уразумении чего?либо, в неизречённой мудрости, в ведении того, чего невозможно изглаголать языком. Иногда же человек делается, как один из обыкновенных.
Об отце Александре сказано и написано уже очень много, но совершенно ясно, что недостаточно; и ясно, что будут говорить и писать ещё. Живой перед Господом, живёт он и в памяти тех, кто его знал, — и в воспоминаниях оживает для тех, кто не встретился с ним до 9 сентября 1990 года. И в этом — наша великая ответственность.
Мы — разные, и он был с нами разным — но всегда был собою. Последним его заданием духовным детям стала вся их дальнейшая жизнь, чтобы без него жили, как при нём, — что, естественно, людям невозможно. Но не Богу…
И вот, пытаясь, «как при нём», наталкиваешься на почти непреодолимый барьер: он вообще?то не очень поощрял разговоры о себе, — как же быть с воспоминаниями? Но лёгких заданий он не давал.
Всякая попытка дать личности краткое определение заранее ущербна, потому что никому из людей не дано полного, всеобъемлющего знания — в том числе и о других людях, — и тем более не дано смысловой полноты языку нынешнего века. Но пробовать надо, пусть и заранее осознавая недостаточность всякого личного опыта и всякой личной попытки. И проще понять, «как не надо», нежели «как надо»…
Во всех направлениях деятельности отца Александра вектор был один — апостолат, просвещение. И призван он был просветить страну, где уже в несколько поколений вбивался страх, и с перепуга люди забывали вековечную религиозную традицию. Он, как и Павел, был апостолом язычников, — но ни Рим, ни Афины апостольских времён
И в нынешнем «оживлении» религиозной жизни явственно проглядывает — наряду с искренним желанием «узреть Свет» — стремление реанимировать пышность ритуала, держать христианство в культурно–этнографических рамках. В этом стремлении едины и часть «старых» христиан, и множество неофитов, привлечённых внешностью, и искусствоведы, и — увы! — государственные структуры, староновые (или новостарые?) представители которых, уяснив, что Церковь не уничтожить, пытаются приспособить её к своим нуждам, а заодно и загнать в своего рода этнографический заповедник для интуристов.
Именно против этого всю свою жизнь выступал отец Атександр. Для него христианство было жизнью, а жизнь была — и вселенная представала гармоничной — и общая гармония её сияла сквозь все драмы и трагедии.
В этом смысле он был «просто» нормальным человеком — таким, каким Господь его задумал. «Восхождение к себе», к своему первообразу, он проделал с полнотой, составляющей удел немногих. И все его книги в конечном итоге — о восхождении к Богу всего человечества.
И для меня центральная из этих книг (не лучшая, не главная, а именно центральная, то есть требующая усвоения в первую очередь) — это «Магизм и единобожие», книга–предостережение, в которой с предельной ясностью сказано о полной несовместимости любой из авраамитических религий с магизмом, с язычеством, с идолопоклонством (так же, с такой же определённостью К. С. Льюис писал о несовместимости Неба и ада). Эта книга — не о древних временах, а о том, как всякого человека на его пути подстерегает опасность спутать ориентиры: стремление к Истине заменить заботой о комфорте (духовном, но это не лучше, а хуже чрезмерного увлечения преходящим), врождённую, то есть естественную, «нормальную» тягу к Богопознанию вытеснить конструированием кумиров, создаваемых по своему образуй подобию, а трудный опыт Богообщения заместить ритуалом.
И вот — накатилось время лихорадочного и беспорядочного, интенсивного и исступлённого кумиротворения. По всей нсназываемой ныне территории несутся вопли: «Отняли веру! В кого верить? Во что верить?» И ясно при этом, что не к Синаю обращены вопрошающие, что — увы! — выбор их — это бег по кругу: Ленин — Горбачев — Ельцин — Жириновский; «идейность» — погоня за богатством, политика — рок, Чумак — Кашпировский, йога — атлетизм… Идолы дробятся, множатся, рассыпаются, соединяются…
Невозможно представить себе ничего более страшного, нежели то, как к этому кругу присовокупляют «религию». И нет большего глумления над памятью отца Александра Меня, чем включение в число кумиров его самого, — его, жизнь прожившего (и, в сущности, жизнь отдавшего) в борьбе с идолопоклонством.
Известно, что о. Александр был человеком терпимым; его и посейчас упрекают в терпимом отношении к инославным христианским конфессиям и даже (!) к другим религиям; забывают, правда, что терпимым он был и к своим гонителям — поистине никого не осуждал. И говорил, скорее сокрушаясь, нежели обличая, что в каждом из нас живёт язычник (у кого — в крохотном уголке души, у кого — привольно расположившись); язычник же склонен обожествлять себя, искать и создавать себе кумиров, поклоняться им или по крайней мере входить с ними в соглашение. И самый коварный, самый изощрённый вид язычества — воздвигание идола на месте святыни, мёртвое, сковывающее душу поклонение — о. Александр никак не склонен был терпеть, восставая против него, как Моисей против поклонения золотому тельцу.
И если мы решили чтить его память, то должны с сугубой осторожностью относиться к миру своих воспоминаний, дабы не впасть ненароком в интеллектуальный грех схематизации.
Два типа идолов участвуют в порождении мифа: идолы суеты творят мифы на потребу сегодняшнего дня, идолы самости — себе на потребу. К сожалению, в том, что публикуется об отце Александре, уже проскальзывают детали мифотворчества обоих типов. Это понятно, это даже вполне человечно, но грустно, потому что по мере формирования образа живой человек исчезает, уходит. А не надо бы ему уходить…
Так вот, мифы суеты, мифы на потребу дня тщатся перво-наперво определить место о. Александра в современных и политических течениях. И здесь миф № 1 — «Пастырь диссидентов». Конечно, кое–какие реальные основания у этого мифа (как и у всякого мифа) есть; ездили к нему?таки и диссиденты, и те, кто действительно рисковал свободой и жизнью, и те, кто ныне прослыл таковым. В далеко зашедшем виде этот миф представляет нашего батюшку неким гением–вдохновителем всего отечественного инакомыслия. Беда (для мифа), однако, в том, что о. Александр всех людей воспринимал именно как людей; строго говоря, исповедовавшиеся ему диссиденты для него диссидентами не были. Кое?что в этот миф привнесено и серией следствий и процессов: очень уж старались следователи вынуть у несчастных, попавших к ним в