знают, что к нам подкрепление идет».
— За работу, Савелий. Высматривай офицеров и тех, кто командует. На рядовых у нас патронов не хватит.
Прошло еще полтора часа. Андрей стрелял редко, подстрелив за это время лишь одного офицера и троих унтер-офицеров. Нашивок он не разглядел, но поведение и размахивание руками говорило само за себя. Вновь заговорила японская артиллерия в очередной раз накрывая линии окопов вздыбившейся от взрывов землей и визгом летящих осколков.
Не дожидаясь окончания артподготовки, японцы поползли в направлении наших позиций, игнорируя близкие разрывы своих снарядов. Это было весьма нехорошо в первую очередь для позиции Андрея и Савелия находившейся значительно ближе. Подпустив противника на пятьдесят метров, Андрей выстрелами из ВСС останавливал ползущих прямо на окопчик, выстраивая некий бруствер из тел, через который неудобно перелезать и приходится обходить. Волнорез. Он успел сделать не больше десяти выстрелов, как заговорили минометы и на японцев, в опасной близости от их позиции начали падать мины.
С громкими криками «Банзай!», противник вскочил на ноги и бросился в решительную атаку, игнорируя волнорез.
— Савелий, стреляй только в тех, кто нас увидел, стреляй с самого дна, через полог, стреляй только в упор. Десять шагов, не дальше, — скомкано пытался объяснить Андрей, передергивая затвор и расстреливая обезумевших от боевого угара японцев, бегущих на их позицию.
Рядом оглушительно застрекотал автомат. «Песец» — подумал Андрей, стреляя в упор в несущегося прямо на него японца с опущенным штыком. Несмотря на тяжелую пулю, разворотившую ему грудь, противник продолжил попытки насадить снайпера на штык, который тот с трудом отвел в сторону. Умирающий солдат страны восходящего солнца упал вслед за провалившейся винтовкой прямо на своего убийцу. Где-то сбоку хрипел и ворочался Савелий. Мгновение назад замолк его автомат. Над ними кто-то громко стонал и что-то бормотал по-японски. «Полный песец» — подумал Андрей, чувствуя, как чужая, горячая кровь заливает ему голову и лицо.
До него доносились частые очереди многих ППС, в которые басисто вклинивались очереди ДП. Редкие крики «Банзай!» и сухие щелчки винтовок «Арисака» терялись в их не утихающем стрекоте. А когда все перекрыл многоголосый крик «Ура!», губы Андрея невольно растянулись в радостной улыбке:
— Живем, Савелий! Наши в атаку пошли, — прошептал он напарнику, — ты только не шевелись пока, а то пристрелят ненароком.
— Какое шевелиться, еле дышу. Меня япошка чуть не задушил. Жилистый, гад. Пять раз его штыком от ППС приголубил, пока он не затих. Но шею мне так и не отпустил. Еле руки его оторвал.
За топотом ног, над ними проплыло многоголосое «Ура!», а вслед за ним кто-то матерящийся, сорванным голосом приказывающий немедленно вернуться на позиции.
— Вылезаем, Савелий. Братцы! Не стреляйте! Свои! Разведвзвод! — кричал Андрей, вылезая из-под полога с наваленными на нем трупами.
На них никто не обращал внимания. Оттащив трупы в сторону, собрав свое оружие и боеприпасы, прихватив многострадальный, полуразваленный полог, Андрей отправил Савелия со всем этим добром в окопы, а сам пошел искать еще два навеса. Несколько дней кропотливой работы над каждым, да и совместно прожитые часы на огневой позиции. Это уже не навесы, а боевые товарищи, как карабин за спиной, их просто так не бросишь.
По дороге спрятал в свой вещмешок два найденных пистолета с запасными обоймами, двое ручных часов, себе и Савелию, и японскую саблю с длинной ручкой в простых, деревянных ножнах. «Они что, двумя руками ее держат?», — мелькнула удивленная мысль. Сабля была знатная, булат, острая как бритва. Савелию саблю не брал, захочет сам найдет. Сабля не пистолет, ее на чужую руку не найдешь.
Вернувшись на позицию своего разведвзвода, он нашел напарника и еще восемь человек устало сидящих на дне полуразрушенного окопа. Впрочем, все позиции батальона были перепаханы многочисленными взрывами, окопы разрушены и практически безлюдны.
— Здорово, братцы! А где остальные? Где взводный? Где группа моя?
— Отвоевался взводный… иди в медчасть, там перевяжут… по дороге остальных увидишь. Мертвых, за нашей сопкой, у озера складывают. Раненые — за Безымянной. Их оттуда лодками и плотами на другой берег озера отвозят. Все там. И твоя группа и моя…
— Цел я. Японец раненый меня заюшил. А кто командует?
— Сержант третьей разведгруппы цел пока. Он и командует. У майора командиры все. Сейчас придет — расскажет.
Вновь прошел короткий, холодный дождь. Андрей механично хлебнул с полупустой, заветной фляжки и передал Савелию. Получив ее обратно, пустил по кругу:
— Хлебните, братцы, по глоточку. Согреетесь чуток.
Вскоре вернулся сержант.
— Обстановка тяжелая. Кончаются боеприпасы. Мин уже нет, минометы эвакуируют на тот берег. Станкачи почти все разбиты. В строю осталось меньше четверти состава. Комбат принял решение перевести большую часть людей на сопку «Безымянную». Она прикрывает маршрут эвакуации. На двух остальных остаются лишь группы прикрытия. Десять процентов наличного состава. Их задача — создавать видимость присутствия, беспокоящий винтовочно-пулеметный огонь. В момент начала японской артподготовки, оставить позиции, и вдоль озера перейти на сопку «Безымянную». От нас останется один человек. Добровольцы есть?
— Я останусь. Я — снайпер, это моя задача прикрывать отход группы.
— Не один ты тут снайпер. Решай, сержант, кто из нас остается.
— Монетку бросьте или спички тяните. Кто, какую судьбу вытянет, так и будет… остальные за мной, шагом марш.
Их поезд Ленинград — Свердловск, прибыл в столицу Урала третьего октября в одиннадцать часов. На вокзале старшего лейтенанта внешней разведки, Революцию Ивановну Светлову и ее порученца, сержанта НКВД Галину Петровну Колядко, встретил начальник охраны вновь созданного режимного объекта 112/48, лейтенант НКВД Заварзин Николай Степанович. О своем будущем начальстве он ничего не знал, кроме приметного имени.
На объект, отстроенный буквально за четыре месяца методом скользящей опалубки (к деревянному каркасу здания на ширину фундамента крепилась опалубка высотой метр, куда слоями засыпалась глина, солома или ветки, все это регулярно смачивалось водой и утрамбовывалось, затем опалубка переставлялась выше с захватом двадцать сантиметров уже отстроенной стены), уже завезли первых заключенных. Это были осужденные военные и гражданские различных специальностей, но если военные, то в звании не ниже комдива, а если гражданские, то все с опытом работы в различных наркоматах. Кроме них, на первом этаже двухэтажного здания, рядом с кухней, поселили двадцать заключенных из женских колоний в качестве обслуживающего персонала. Никто ничего не знал, и все надеялись, что прибывающее начальство объяснит, зачем их тут всех собрали.
Самая старшая по званию, оказалась самой молодой из них троих (по крайней мере, с виду). Если не смотреть ей в глаза, то этой девчонке среднего роста со стройной фигурой, привлекающей мужской взор своими весьма волнистыми линиями, никто бы не дал больше двадцати одного-двадцати двух лет. Но большие, синие, холодные глаза, спокойно и безразлично смотревшие на тебя, уносили этот условный возраст в такие неведомые дали, что оторвавшись от них, у представителей худшей половины человечества невольно мелькала мысль, — «брр… нет, столько люди не живут…».
Лейтенант, еще не успевший ощутить на себе магию этого взгляда, заставляющего задуматься над проблемами геронтологии, неприязненно подумал, — «а тебе пришлось хорошо передком поработать, чтоб старлея получить, разведчица». Ему уже минул тридцатник, а до старлея было как до неба.
Проигнорировав его протянутую руку, девушка со шпалами старшего лейтенанта, подав один из двух чемоданов своей напарнице, легко спрыгнула на перрон.
— Товарищ Светлова, здравствуйте! Лейтенант НКВД Заварзин. Разрешите вам с чемоданчиком помочь?
